Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему

но он не хочет этого. Он скромный молодой человек, не считающий себя избранником Божьим, а тем более — избранником Князя Тьмы.

— Но теперь ты все-таки делаешь это, — ворчливо сказал Воллер Никласу. — Почему же?

— Потому что я хочу спасти моих родственников и друзей детства. Мы трое всегда были близки друг другу, потому что у всех нас есть специфические способности.

— Еще бы! — пробормотал помещик. — Я сам видел это у нее… с меня хватит! И у него тоже? Что же он умеет?

— Он может читать мысли, — не без опаски произнес Никлас.

Воллерский помещик с изумлением уставился на него.

— Значит, он…

— Что же?

Помещик говорил это скорее самому себе:

— Узнал, что мы хотим сжечь их…

— Доминик вполне мог это узнать.

По телу тучного помещика пробежал озноб.

А Никлас продолжал:

— И я делаю это потому, что этот маленький мальчик должен быть спасен — ради его матери, у которой наверняка нет иных радостей в этом доме, и ради самого мальчика.

В глазах помещика он увидел вопрос: «А не ради меня?» — но его лицо тут же приняло свое обычное, деспотическое выражение.

— Ну, давай же, нечего тут болтать!

Взглянув на свои руки, Никлас — на глазах у трепещущей матери — положило их на тщедушное тельце, провел ими по бледной коже, потрепал ребенка по щеке и улыбнулся, заметив его испуганный взгляд. У воллерского помещика пока не возникало мысли о том, что все это имеет отношение к ведьмам и демонам.

В комнате было тихо, даже помещик молчал, было слышно лишь, как Маттиас перемешивает порошок. Тишину нарушил приход служанки, которая принесла кипяченую воду. Наконец смесь была готова.

— Будет лучше, если ты дашь это ему сама, — сказал он матери.

Она тут же это сделала: ребенок проглотил это равнодушно и вяло, почти не раскрывая рта. Все это время Никлас не отнимал рук от его тела.

Когда мальчик проглотил все, мать выпрямилась и сказала:

— А теперь остается только ждать, когда он выплюнет все это обратно.

— Обычно это бывает сразу? — поинтересовался Маттиас.

— Сейчас сами увидите.

Они стали ждать, но ничего не было.

— И, конечно, у него тут же начнется понос, — добавила она.

Они опять стали ждать.

— Он может сидеть?

— Только с поддержкой, он же такой слабый.

— Приподнимите его. Так будет лучше для него после еды.

— Да, но тогда начнется рвота!

— Давайте попробуем.

Она подняла за плечи маленькое тельце — нежно, по-матерински. Мальчик зевнул.

— Но… — удивленно произнесла она. — Обычно он…

— Будет лучше, если я снова займусь им, — сказал Никлас и взял ребенка на руки. — Я еще не закончил. Как его зовут?

— Эрлинг, — застенчиво произнесла она.

— Эй, Эрлинг! — улыбнулся Никлас мальчику, держа его на руках. Мать просияла от радости и гордости оттого, что кто-то разговаривает с ее всеми забытым ребенком.

Руки Никласа мягко и осторожно обхватывали маленькое тельце. И вот — хотя голова его неустойчиво качалась из стороны в сторону — мальчик посмотрел на свою мать, найдя ее лицо среди новых и незнакомых лиц, и неуверенно улыбнулся.

— Он улыбается! — воскликнула мать. — Он улыбается, отец! Он не улыбался уже так долго!

— Ему больше не больно, — пояснил Маттиас. — Лекарство и руки Никласа сделали свое дело.

Воллерский помещик встал.

— Можете забрать домой тех двоих, — проворчал он и вышел из комнаты.

Передав ребенка матери, Никлас поспешил за ним, в то время как Маттиас давал ей необходимые предписания. В прихожей Никлас увидел, как воллерский помещик рванул дверь и крикнул Бранду:

— Можете заходить, вас никто не тронет!

И, надув губы, он отступил назад и скрылся в своих комнатах. Что еще ему оставалось делать?

И тут начался хаос. Прибывшего нотариуса вместе с его кнехтами впустила охрана, толком не знавшая, что ей нужно делать, и Никласу пришлось объяснить, в чем дело, в то время, как большинство Людей Льда бросились освобождать пленников. Сказав, что хозяин Воллера не отделается от ответственности, и искупит свои грехи, нотариус направился во внутреннюю часть дома. Габриэлла позвала Виллему — и та вышла из комнаты со связанными за спиной руками, сопровождаемая двумя охранниками.

— Где Доминик? — первым делом спросила она.

— Здесь, — ответил один из охранников и открыл другую дверь. Доминик сидел там, скрючившись, у стены, со связанными руками и разбитым в кровь лицом.

Упав перед ним на колени, Виллему прошептала:

— Ах, Доминик!..

Но руки ее были связаны.

Он посмотрел на нее — его глаза улыбались, несмотря на боль.

— Виллему… — сказал он, и в его голосе звучала вся любовь мира.

Калеб, Габриэлла, Бранд и Никлас, вошедшие в комнату, чтобы развязать пленников, остолбенели, уставившись друг на друга: их лица выражали ужас.

Быстро нагнувшись, Габриэлла развязала веревку на руках дочери и помогла ей встать.

— Пойдем, Виллему, — сказала она. Остальные занялись Домиником, поставили его на ноги.

— Вытри мне нос, мама, — попросила Виллему, — я не могу пошевелить руками.

До Габриэллы дошло не сразу. Ах, дитя, дорогое дитя!

— Я так хочу есть, мама, — жаловалась Виллему. — Я такая грязная, я насквозь продрогла, я простужена… Я хочу домой!

14

«В амбаре так холодно, я продрогла насквозь.

Ветер дует мне в лицо. Разве я не в амбаре?

Я сижу верхом на лошади! Кто-то крепко держит меня.

Доминик.

Я чувствую себя в безопасности. Я с головой укутана в плащ. Кажется, он из домотканного сукна…

Стук лошадиных копыт… Я слышу стук множества лошадиных копыт. Сзади. Нас преследуют, Доминик! Нам нужно уйти от погони! Скачи же быстрее!

Страх, вечный страх. Когда в моей жизни не было страха?

Так трудно дышать, так тяжело. Грудь просто разрывается, ноет, внутри все болит».

— У тебя жуткий кашель, Виллему. «Голос отца. Это отец держит меня».

— Доминик?..

— Он с нами. Он скачет вместе с Никласом.

— Он же совсем раздет в такой холод…

— Ему дали плащ.

«Повернуть немного голову… Да, они здесь. Много, много всадников. Целая колонна в суровом молчании скачет за нами в холодном предрассветном тумане.

Теперь я вспомнила, хотя это пока еще смутное воспоминание. Нас вывели из амбара, и у меня начался приступ кашля на пронзительном ночном ветру. Я думала, что мои надорванные легкие не вынесут этого».

— Ты совсем повисла у меня на руках. Теперь ты проснулась?

— Да, отец. Я чувствую такую слабость в груди.

Она вспомнила ярость в глазах тучного помещика.

— Они избили Доминика, отец.

— Теперь ему лучше. Но Маттиас говорит, что раны на запястьях у него загноились. Так что