Полночь в Малабар-хаусе - Вазим Хан

концепция полиции мыслей, а также идея того, что индивидуализм и независимое мышление и вправду могут считаться преступлением.

Персис оставалось прочесть всего несколько страниц. Грядущий мрачный финал не беспокоил ее. Гораздо больше ее потрясла капитуляция Джулии, возлюбленной Уинстона, предполагаемого героя, которого Персис весь роман считала трусом. Несмотря на его бунтарские настроения, она была уверена, что в конце концов он предаст свои предполагаемые идеалы. В Джулии же она видела отражение самой себя. И то, что полиция мыслей ее сломала, казалось Персис оплошностью. Джулия должна была стать героиней или, по крайней мере, мученицей.

Из головы Персис не шли слова, произнесенные Джулией. В ее нынешнем положении эти строки приобретали новое значение. «Иногда тебе угрожают чем-то таким, чего ты не можешь перенести, о чем не можешь даже подумать. И тогда ты говоришь: „Не делайте этого со мной, сделайте с кем-нибудь другим“»[12].

Веки ее отяжелели от полуденной жары, а мягкое покачивание поезда только усилило усыпляющий эффект. Ее голова упала на грудь, книга соскользнула на пол…

…Она резко проснулась и, протирая заспанные глаза, посмотрела на часы. Было двадцать минут восьмого.

Выругавшись, Персис соскочила с сиденья, вынула из чемодана косметичку и направилась по коридору в туалет.

Через пятнадцать минут она обнаружила Блэкфинча в тесном вагоне-ресторане.

– Ты с модным опозданием, – беззлобно заметил он, когда она плюхнулась на место напротив него.

– Прошу прощения, – сказала она. – Я… э-э… увлеклась кое-какой работой.

– Ничего страшного. У меня отвратительная привычка всегда приходить вовремя. В Индии она доставила мне немало проблем. Не желаешь немного огненной воды?

– Виски, пожалуйста.

Некоторое время они пили в тишине. Шум разговоров вокруг них то смолкал, то нарастал снова.

– Здорово, правда? – наконец сказал Блэкфинч. Он снял куртку и закатал рукава легкой белой рубашки. Его лицо сияло от жары и от удовольствия, и Персис стало интересно, сколько он уже выпил.

– Ты о чем?

– О старых поездах. Есть в них что-то величественное и древнее. Декаданс, осмелюсь сказать. Заставляет меня гордиться тем, что я британец.

– Британцы построили эти поезда, чтобы грабить субконтинент. Десятки тысяч индийцев погибли на этой стройке. Эти рельсы буквально пропитаны кровью.

Блэкфинч не ответил, и разговор на некоторое время прервался.

Подошел официант и принял заказ. За окном пролетали яркие поля желтой горчицы. Персис предположила, что сейчас они находятся где-то между Суратом и Индором, в местах сельскохозяйственных угодий, где полно всяких озимых культур.

Тут она заметила, что Блэкфинч возится с солонками и перечницами, выстраивая их в ряд.

– Ты это зачем?

Он не ждал, что она станет наблюдать за ним, поэтому залился краской и на мгновение потерял дар речи.

– Ничего не могу с собой поделать, – наконец произнес он таким тоном, словно сознавался в преступлении. – Но у меня с юных лет эта тяга к порядку, аккуратности и прямым линиям. Мои родители одно время просто с ума сходили.

– Но ведь это звучит не так уж плохо.

– Но не так уж и хорошо: представь, что ты устраиваешь истерику только из-за того, что у тебя неправильно завязаны шнурки или потому что в тарелку положили больше или меньше горошин, чем вчера, – тут он выдавил из себя слабую улыбку. – Терапия здорово помогла мне справляться с этим.

Персис не могла скрыть изумления.

– Ты ходишь к психотерапевту?

– Ходил, – поправил Блэкфинч. – Не то чтобы у меня был выбор. Отец ужасно стыдился того, что я такой.

Он поднял стакан и залпом допил виски.

– С другой стороны, это очень пригождается мне в работе. У меня редкая способность замечать мелкие детали и выделять факты из вороха необработанных данных. Правда, общаться с людьми у меня по-прежнему получается не очень.

– Меня ты вполне устраиваешь, – сказала Персис и сразу отвела взгляд.

– Спасибо. Сказать по правде, обычно я не чувствую себя так спокойно в чьем-то обществе. Как правило, я обязательно говорю или делаю что-то неловкое, и людей это отталкивает.

Тут Персис поняла, что почти ничего не знает об этом человеке. Она стала задавать ему личные вопросы – такие, на которые в других обстоятельствах ни за что бы не осмелилась.

– Ага. Ты хочешь знать, в чем дело, – он добродушно улыбнулся. – Дай-ка подумать. У меня было совершенно непримечательное детство. Друзей у меня особенно не было. Полагаю, их отпугивало… хм-м… мое поведение. Самым моим близким другом был мой старший брат Пифагор, хотя он всегда просил называть его Тад. Это уменьшительное от «Таддеус» – такое у него второе имя. Когда отец скончался, именно Тад произнес прощальную речь на похоронах, хотя и не пошел по его стопам. Ну, то есть в науку. Зато пошел я. Тад стал фермером. У него тысяча голов крупного рогатого скота, несколько кур и овец. Он женат на обычной деревенской женщине, и у них две шестилетние дочки-близняшки, голубоглазые, кудрявые и рыжие, как морковки, – точь-в-точь их мать. И конечно, они души не чают во мне – своем дядюшке Арчи, что шагнул над тесным миром, возвысясь, как колосс. Обычно мы с ними видимся на Рождество. Что еще можно сказать? Я играю в крикет, хотя и не очень хорошо. Читаю книги, особенно научные и исторические. Неплохо играю в покер. А еще мой брак распался, по причинам, которые я не могу объяснить и которые меня не особенно волнуют.

Тут он лучезарно улыбнулся.

– Если подумать, вообще-то я довольно скучный человек.

Затем он стал расспрашивать о ней.

– А чем ты занимаешься в свободное время?

Этот вопрос сбил Персис с толку. Не потому, что у нее не было других интересов, а потому, что работа поглощала все ее время. Как знать, может, из-за этого она упускала шанс прожить жизнь, которая, по мнению тети Нусси, ждала ее, – жизнь, полную веселья, романтики и общественного признания?

Нет, конечно же, все не так. Она выбрала службу в полиции, потому что думала не о себе, а о чем-то большем. О том, что гораздо важнее всех амбиций любой тети Нусси. О справедливости. В зороастрийской религии есть священный огонь, и у Персис тоже было такое драгоценное пламя, которое нужно было постоянно защищать и оберегать от тиранов, желающих попрать основы ее мира: равенство, порядочность и честность.

А что до свободного времени…

– Читаю, – сказала Персис. – Плаваю. Занимаюсь боевыми искусствами. Хожу по музеям. Слушаю радио. Сижу с отцом. Кормлю кота.

Тут как раз принесли их еду.

– Ну что ж, – сказал Блэкфинч, ковыряясь в куриной котлете, – а как там твой кавалер?

– Кавалер?

– Парень, который за тобой ухаживает. Из «Бенсон и Прайс».

– Дарий? – нахмурилась Персис. –