Сумеречный сказ - Кайса Локин

взгляд Олеся, слёзы к горлу подкатили — как же много от неё скрывали.

— Ну-ну, не горюй. Нет твоей в том вины, ты же дитятко совсем, — утешал леший. — Я тебе всё расскажу.

И поведал тогда хозяин лесной всю правду о Майе, которая познала любовь запретную с рыбаком; о проклятии насланном и страшном; о долгих месяцах лишений и страданиях; о людях, что прогоняли несчастную; о жертве, что силы все отняла.

— Но разве можно так? — только и смогла прошептать Олеся.

Она уже не плакала. Злилась ведьма, ярость опять в душе разгораться стала.

— Увы, — покачал головой леший. — Такова природа людская — гнилая и слабая. Но я надеюсь, что ты умнее и сильнее будешь и до мести не дойдёшь.

Молчала Олеся, слова обдумывая. А леший уж от восторга ладоши потирал: все слова его в душу точно попали, и теперь о справедливости одной и будет мечтать девица.

— Помоги мне подлецов отыскать, — прошептала Олеся. — Помоги силу свою познать. Помоги суду свершиться, и тогда любое твоё желание исполню.

Леший согласился — его план точно воплотился. Так в течение месяцев трёх обучал он Олесю даром управлять, а Майю всё это время чарами окутывал. Думала она, что слабеет день ото дня, и спала постоянно, не различив магии дурной. А как научилась контролировать огонь Олеся, так в путь дальний собралась, месть в сердце храня. На груди её амулет висел — лешего оберег, что должен был всю магию в себя поглотить и девице отдать, силу её преумножая.

Ночью безлунной явилась Олеся в поселение, где отец жил да мёд попивал. Страшна была ведьма: волосы огнём пылали, стопы босые по земле мягко ступали, и тотчас из-под них искры вылетали. Жар её окружал, пламенем девица разила и погибель несла, не сдерживая себя. Месть и ярость возымели власть над душой. Крики и стоны в единый звук смешались, что слух её ласкал. Шла Олеся, не сдерживая себя и повсюду пламенем разя, к отцу направлялась. Отыскала его в избе дальней, в комнате, где хмелем за версту несло.

— Пощади, пощади! — взмолился рыбак при виде пылающей ведьмы. Сердце в пятки ушло, богам всем известным молился.

— Что же ты, батюшка, встречи не рад? — голос Олеси точно раскат грома пронёсся. — Как же так? Аль не скучал ты? Не вспоминал ведьмы чернобровой, что ребёнка от тебя понесла?

Язык рыбака точно к нёбу прирос. Понял он, что не отвертится — казнь ему уготована. Решил одначе счастья попытать и принялся в ногах её валяться.

— Кровинушка моя, доченька милая, прости дурака старого и сжалься над батюшкой своим! Это всё люди — волки точно. Подговорили они меня, а я ведь маму твою одну любил.

— Ты даже имени её не помнишь, пьяница жалкий, — отпихнула его от себя Олеся. — Поздно прощения просить и на жалость давить. По воле твоей мать изгоем везде стала, меня на ту же судьбу обрекла. Ни воды, ни еды порой мы не знали, на скупые дары лешего жили, крошки все считали. А ты здесь не скучал, как погляжу.

Затрясся подбородок мужика, слёзы по щекам покатились, уши зажал — лишь бы только плача деревни не различать.

— О, нет-нет, слушай, — усмехнулась Олеся. — Твоя вина, что они так страдают. Так наберись смелости хотя бы внимать. Ночь только началась, отец, — и, плюнув ему под ноги, вышла Олеся прочь, обнося дом столбом пламени.

Учинив расправу здесь кровавую, двинулась ведьма дальше: туда, где должны были они вместе с матерью всю жизнь прожить. Берег иной Олесю ворожбой встречал: со всех сторон заклятия сверкали, на голову её удары сыпались. Однако ни один цели не достиг — всё то, что посылалось, в амулет лешего тотчас помещалось. Силу да знания Олеся в себя вбирала и погибель несла. Никого не пощадила. Как и никто не пощадил Майю.

Заря кровавая застала Олесю на берегу речки. Она сидела, опустив голову на колени, и тихо плакала. Поняла ведьма, что нет ей отныне спасения и дороги назад, кроме как в лесу навсегда поселиться. Знала она, и какую цену леший попросит, и готова была сердце ему своё отдать, да мать наконец отпустить.

Неожиданно услыхала Олеся слабое мяуканье и на помощь поспешила. Под завалами дома кошка чёрная за жизнь боролась. Вытащила её ведьма и приласкала. Слёзы девичьи в мехе зверька терялись, пока амулет лешего всё грудь обжигал. Вдруг мысль одна в голову пришла: приобретённая силушка была в амулете заключена, а ежели с ней Олеся возвратится, то получит хозяин лесной мощь небывалую из сердец почивших.

— Слишком много для него одного, — процедила ведьма.

Решила она дар кошке передать и фамильяром её сделать. Откуда заклинание прознала — не ведала, видимо, от жертв уже учиться стала. А как закончила, так домой поспешила, где ждали её мать и леший. Прознала Майя всё, что от неё скрывалось, и слов не находила. Обманул её леший, с самого начала сердце дочери себе в подчинение желал, потому как сильнее оно от рождения было.

— Вижу, месть твоя свершилась, — процедил лесной хозяин, деву встречая.

— Забирай, что положено, и убирайся с глаз, — встала Олеся, учась свою принимая.

Леший медлить не стал и сердце её себе забрал. Предвкушал он мощь, но понял, что силушка поубавилась. Заметил тогда кошку и понял всё.

— Обманула! Провела! — завопил он.

— Я отдала тебе то, что должна, теперь я вместо матери буду, — отрезала Олеся. — Так верни ей сердце, освободи от клятвы.

Зашипело пламя на кончиках пальцев, стиснула кулаки Олеся, и сдался леший, восвояси убрался.

Тотчас забилось сердце в груди Майи, жизнь к ней возвратилась, и чувства все мигом возродились. Так больно ей стало от поступка дочери, что жалобно завыла она, точно волчица.

— Что же наделала ты, Олеся? — пала на колени Майя, слезами обливаясь.

— Я тебя спасла, мама, — отчеканила ведьма, обнимая её за плечи.

Так и продолжили они обитать в лесу. Часто Майя людям помогала, коль отваживались они к ней прийти и помощи спросить. Скот спасала, болезни исцеляла, земле урожай возвращала — ни в чём не отказывала, словно пыталась вину дочери перед небесами искупить. А Олеся лес обходила вместе с кошкой, за порядком следила и всех, кто злое замышлял, на суд свой обрекала.