Вся моя жизнь - Джейн Фонда

Разумеется, все они были мужчинами.

Недавно я узнала от Шерли, что папа очень обрадовался, когда я стала матерью. “Может, теперь она поймет, как трудно быть работающим родителем”, – сказал он ей однажды, когда я жила с ними. Он надеялся, что теперь я смогу простить ему его родительские неудачи, – я тысячу раз уже его простила.

Но не работа мешала мне стать полноценной матерью. Будь я мамой-домохозяйкой, мне попросту нечего было бы дать ребенку и, возможно, было бы еще хуже. Мне самой этого не дали, вряд ли дали моим родителям, и лишь когда мои дети подросли, я сумела прервать эту порочную цепочку непонимания. Но я делала другое – выбирала в мужья людей, которые были хорошими отцами и заполняли пробелы, обеспечивая своим приемным детям необходимую поддержку со стороны взрослых. Чтобы разорвать цепь, нужен человек – второй родитель, бабушка, заботливая няня, приемные отец или мать, – готовый всегда беззаветно любить ребенка. Получив хоть каплю такой любви, ребенок будет лучше подготовлен к тому, чтобы в свою очередь стать отцом и матерью и закончить губительную последовательность. Ванесса стала прекрасной матерью двум своим детям. Я считаю, что это заслуга ее отца и Катрин Шнайдер, на которой Вадим женился после меня. И я мало-помалу чему-то училась и становилась более полноценной мамой и бабушкой.

Можно и по-другому бороться с извечной проблемой родительской отчужденности – учиться быть родителями. Искусство родственных отношений не статично. Им можно овладеть, особенно во время беременности, когда женщина особенно восприимчива; я это знаю, потому что видела, как это происходит. Организация, которую я основала в Джорджии в 1995 году – “Кампания в Джорджии по предупреждению подростковой беременности”, – как раз помогает оказавшимся в тяжелом положении юным мамам развить способность к материнству. Я видела, как молодая женщина, становясь хорошей матерью, преображается и набирает силу и как это делает ее ребенка более защищенным и выносливым. Я – живой пример того, что можно учиться тому, чему хочешь научиться.

Я так долго жила за границей, что в Калифорнии у меня осталось мало друзей, тем более друзей с детьми одного возраста с Ванессой. Я была одинока. Иногда я плавала с Ванессой в папином бассейне или брала ее в пляжный домик, который снимал Вадим, и мы играли на песке. В мое отсутствие – а по мере того как моя деятельность становилась активнее, я уезжала всё чаще – Ванесса и Дот жили там с Вадимом. В выходные дни я сажала Ванессу в рюкзак, и мы гуляли с Вадимом вдоль берега океана. Он присматривал себе следующую подругу, но мы хотели сохранить добрые отношения, и это оказалось нетрудно. Вадим был неизменно вежлив и доброжелателен, присутствие его в моей жизни давало мне ощущение стабильности, поэтому я с удовольствием проводила время в его обществе.

Но я уехала домой не только из-за нашего разрыва. Я вернулась, потому что чувствовала себя обязанной присоединиться к тем, кто боролся за прекращение войны. Однако по пути к этой цели я отвлеклась на индейцев, которые осваивали остров Алькатрас в заливе Сан-Франциско, бывшую федеральную тюрьму. Их задачей было превратить остров в центр традиционной культуры и привлечь внимание национальной прессы к проблемам коренных американцев: массовой безработице, низкому уровню доходов, высокому уровню смертности от недоедания и подросткового суицида, к малой продолжительности жизни.

Я не вспоминала об индейских народах с тех давних лет, когда бесконечно играла в ковбоев и индейцев и вымаливала у Бога братика-индейца. Теперь я решила, что надо наверстать упущенное, и отправилась прямиком на Алькатрас, чтобы разведать всё на месте. На острове находилось, наверно, человек сто представителей различных племен, как настоящих старых индейцев из резерваций, так и студенческих активистов из городов. С одной студенткой, двадцатидвухлетней Ла Надой Минс Бойер из племени банноков, мы подружились, и она много рассказывала мне о жизни коренных американцев. Она бывала у нас в гостях, в папином доме, и ее двухлетний сын Дейнон играл с Ванессой, а я водила ее на общенациональные ток-шоу. Мне хотелось, чтобы как можно больше американцев услышали о том, что узнала я.

Ла Нада и другие индейцы, с которыми я тогда познакомилась, объяснили мне, что правительство с помощью разных ухищрений пытается лишить их гарантированного права самим контролировать добычу урана, угля, нефти, природного газа, древесины и прочих природных ресурсов, которыми богаты пятьдесят миллионов акров их земель. Мне это было очень важно. Два года назад подобный эффект произвела книга “Деревня Бенсук” – вот и теперь индейцы, которые попали прямо из дебрей старых мифов и вымыслов в нынешнюю горькую реальность, вынудили меня снова пересмотреть мое отношение к государственной политике.

К тому же Алькатрас стал переломным этапом в жизни коренных американских народов. Там молодежь училась у своих национальных вождей ценить традиции и рассматривать свою жизнь в историческом контексте – что, как я впоследствии выяснила, неизбежно толкает угнетенные народы к радикализму. Дело не во мне. Дело в системе. Так, Уилма Мэнкиллер, тогда еще молодая женщина, говорила, что на Алькатрасе изменилось ее мировоззрение, поскольку его лидеры “четко сформулировали те принципы и идеи, о которых я много размышляла, хотя не умела выразить своих мыслей словами”. В итоге она вернулась к своему народу, чероки[45], и в 1987 году ее избрали верховным вождем – она стала первой женщиной-вождем за всю историю племени чероки и продержалась на этом посту три срока.

Мне нравилось отношение индейцев к своей земле. Земля была для них матерью, небо – отцом. Эта традиция тысячелетиями сохраняется в их коллективной памяти и передается от поколения поколению в сказаниях и легендах. Уилма Мэнкиллер рассказывала мне об одном шифровальщике времен Второй мировой войны, индейце навахо, который на вопрос, почему он защищает страну, так жестоко угнетавшую его народ, ответил: “Земля. Нас держит эта земля”.

Через несколько недель после поездки на Алькатрас я впервые приняла участие в массовой протестной акции. Мои новые знакомые попросили меня приехать на военную базу Форт-Лоутон в штате Вашингтон, которую индейцы тоже намеревались занять. На ее месте должны были устроить парк, и, вдохновленные примером Алькатраса, эти ребята хотели открыть там культурный центр. Я не смогла отказать. Вместе со ста пятьюдесятью демонстрантами я прошла маршем, и первый раз в жизни меня арестовали.

Именно Алькатрас и Форт-Лоутон, а вовсе не движение против войны во Вьетнаме превратили меня из существительного в глагол. Глагол активен и менее эгоцентричен. Если ты глагол, главное для тебя – не имя, а действие.

Кроме того, перебравшись в Калифорнию, я решила разузнать побольше о партии “Черных пантер”, интерес к которой во мне пробудил Эл Льюис еще на съемках “Загнанных лошадей”. Я встретилась с людьми из руководства партии, посетила их мероприятия по оказанию бесплатной медицинской помощи и раздаче горячего питания детям. Кто бы мог подумать, что одна из тех девочек, получавших помощь по программе этой партии, дочка члена партии из Окленда, позднее войдет в мою семью! Я пыталась понять, почему “Пантеры” избрали агрессивную тактику борьбы. Думала о черных ребятишках в южных штатах, вынужденных ходить в школу под охраной вооруженных полицейских. Вспомнила папин рассказ о суде Линча, который он наблюдал в детстве, о белых расистах, которые стреляли в нас после публикации фотографии, где я целую чернокожего малыша. Вспомнила, как мне говорили, что вооруженное движение чернокожих выросло из движения за гражданские права, когда попытки мирной борьбы против дискриминации не дали результата. Вспомнила слова Джона Кеннеди: “Те, кто противодействует мирной революции, делает неотвратимой революцию насильственную”. Что посеешь, то и пожнешь.