Происшествие в городе Т - Лев Брусилов

револьвер? Губернатор вскочил на ноги, поднял «наган» и, целясь в начальника сыскной, нажал на спусковой крючок. Однако пистолет не выстрелил. Граф нажал еще раз, результат тот же.

– Он не заряжен, ваше превосходительство, – долетели слова фон Шпинне.

Слух в полной мере вернулся к графу. Теперь он слышал, как возмущается Щеколдаев:

– Что вы делаете?

Как кто-то из агентов говорит ему:

– Молчи, делаем то, что приказано!

Револьвер не заряжен, он это уже понимал мозгом, но указательный палец правой руки отказывался подчиняться и все нажимал и нажимал спусковой крючок. Видя, что губернатор находится в шоке, фон Шпинне подошел к нему и насильно отобрал револьвер.

Когда пистолет оказался в руках начальника сыскной, граф как-то обмяк и грузно сел на стул. Несколько мгновений сидел, глядя перед собой пустыми глазами, а потом упал лицом на стол. Крышка на бронзовой чернильнице захлопнулась.

Фома Фомич был разочарован. Представление, которое он готовил несколько недель, вкладывал душу, голову себе ломал, как сделать лучше, оборвалось в самом начале. А сколько еще действующих лиц, сколько эффектных театральных ходов, сколько резких поворотов сюжета! И все впустую, потому что театр фон Шпинне лишился самого главного зрителя – графа Можайского. Губернатора хватил удар, прямо в кабинете начальника сыскной. Его превосходительство перевезли с улицы Пехотного Капитана на Изрядную. Чуть больше суток он пребывал в беспамятстве, после чего, не приходя в сознание, тихо скончался.

Винил ли себя полковник фон Шпинне в смерти губернатора, сказать трудно. Может быть. Но виду начальник сыскной не показывал.

Через три дня Ивана Аркадьевича похоронили. Церемония была не очень пышной. Вдова вела себя сдержанно. Все собравшиеся в церкви отметили, что черный цвет был необычайно ей к лицу.

Глава 44

Умный человек

– Спрашивай, вижу, много вопросов скопилось в твоем животе, – сказал фон Шпинне сидящему напротив него Кочкину.

Было около одиннадцати часов утра. Они сидели в трактире Дудина за столиком, который прислуга в зале называла не иначе, как столиком начальника сыскной. За него не сажали посетителей. В зале никого не было, если не считать двух половых, стоящих у входа на кухню и не сводивших глаз с фон Шпинне, готовых по взмаху руки последнего примчаться к столику и взять заказ. Однако Фома Фомич не настроен был обедать, да и время неподходящее. Единственное, почему сыщики пришли в трактир, зная, что в этот час здесь никого не будет, так это поговорить. И надо сказать – было о чем.

– Мне непонятно, как, как вы догадались, что это губернаторский охранник Щеколдаев? Ведь ничто не указывало на унтер-офицера.

– Первая твоя ошибка, Меркуша, заключается в том, что ты думаешь, будто сыщик догадывается.

– А разве это не так?

– Не так. И я удивлен, что ты этого не понимаешь. Догадки – это не наш путь, мы работаем с фактами. То есть с тем, что уже совершено. «Может» или «кажется» нам не подходят. Мы работаем только с тем, что сделано. И здесь не может быть никаких иных трактований. Ну так вот, что мы с тобой имели? Что было совершено, о чем мы знали наверняка? Верно, это нападение на графа Можайского. Соглашусь, странное, может быть даже потешное, но нападение, – начальник сыскной поднял вверх указательный палец. При виде этого жеста половые сделали стойку и вытянулись, как борзые на охоте. Однако начальник сыскной даже не смотрел в их сторону. – И передо мной встал вопрос, который не давал мне покоя. Я думал, прикидывал, сопоставлял, сворачивался в жгут, но не мог на него ответить. Кому и, главное, зачем понадобилось убивать нашего замечательного губернатора?

– Ну как же, – взмахнул руками над столом Кочкин, – террористы, бомбисты, народовольцы, наконец.

– Народовольцы… – хмыкнул фон Шпинне. – Ну, предположим, что здесь не обошлось без них, предположим. И как, хочу тебя спросить, действуют бомбисты?

– Ну…

– Не продолжай! – махнул рукой начальник сыскной. – Правильно. Они потому и называются бомбисты, что делают бомбу, подгадывают подходящий момент и бросают ее в свою жертву – в нашего губернатора. И если все удачно, то графа разрывает на тысячу кровавых кусочков. То есть они действовали бы просто и эффективно, а не накрутили бы того, с чем нам пришлось столкнуться. И вот после долгих раздумий я понял, что если кто-то и покушался на графа Можайского, то это, скорее всего, какой-то сумасшедший. Что, как ты знаешь, оказалось правдой. Однако, кто бы что ни говорил, но сумасшедший не смог бы все это организовать. Хотя я, конечно, сомневаюсь в том, что Савотеев сумасшедший.

– Но ведь… – начал Кочкин и осекся. Он хотел возразить Фоме Фомичу, а потом вдруг понял, что действительно, а как можно доказать, что Савотеев сумасшедший? Ведь это невозможно.

– Вижу по твоему лицу, что ты догадался, – заметил фон Шпинне, – сумасшествие Савотеева подтверждается лишь рассказами врача, матери, вернее мачехи Савотеева, ну и, разумеется, самого Всеволода Петровича. А наговорить, как ты знаешь, можно всякого.

– А как вы поняли, что за Савотеевым кто-то стоит, кто-то его направляет?

– Здесь нет ничего сложного. Ты ведь помнишь, как вся эта шумиха вокруг покушения на губернатора стала сходить на нет. Поговорили, посмеялись над странным орудием убийства еще несколько дней, и об этом нападении вся городская публика благополучно забыла бы. И помнил бы о нем только сам губернатор, да и то еще вопрос. Но тут внезапно к нам в руки попадает другая ложка, острая, с надписью: «Уступи место, самозванец!» И эта надпись прямо указывала на то, что в деле о нападении на губернатора не все так просто. И что? Появление этой ложки наше фантастическое везение? Да нет, эту ложку нам просто-напросто подбросили. Да! И мало того, указали на ней, что она причастна к нападению на графа Можайского. И вот в деле появляется новый участник – мифический мастер Усов, о котором мы узнали, прочитав надпись на той же ложке.

– А как же бездомный, отрезанный язык?

– Так это все спектакль, разыгранный специально для нас. Ведь надо было, чтобы ложка попала именно к нам. Единственной случайностью в этом деле было, пожалуй, падение казначея Приволова возле сыскной. Но я уверен, что если бы у казначея все получилось и он выбросил ложку, то она снова бы появилась.

– Но для чего все это?

– Как для чего? Для того, чтобы мы с тобой вышли на Савотеева! Нам его отдавали, вот, берите и наказывайте или помещайте в сумасшедший дом до скончания века. И тут мне стало ясно, что губернатор – это всего лишь приманка. Человек большой, известный, нападение на него – серьезное правонарушение. Что грозит нападавшему? Каторга или Пантелеймоновская лечебница. И главный в этом деле, понял я, это, как ни странно, сам нападавший, вокруг него и затеяли весь этот хоровод.

– А когда вы поняли, что охранник губернатора Щеколдаев замешан в нападении?

– Не сразу, не сразу… Хитрая, надо сказать, бестия. И заметь, спрятался на видном месте.

– И все-таки…

– Понял в результате долгих и мучительных раздумий, – фон Шпинне широко улыбнулся, давая тем самым понять, что он шутит. – Что натолкнуло меня на эту мысль? Опять же случайность, которая произошла в момент нападения. В нашем с тобой деле что главное? Суметь отличить действие продуманное от действия случайного. Все произошедшее в момент нападения на губернатора было продуманным, кроме одного…

– И что же это?

– А ты сам подумай, пошевели мозгами, что было случайным?

Кочкин задумался на мгновение, наморщил лоб и тут же воскликнул:

– Ступенька!

– Верно. Ступенька откидной лесенки губернаторской кареты! Этого нельзя было спланировать. То, что унтер-офицер Щеколдаев застрял в ней, было злокозненной случайностью. Поэтому, и только поэтому Савотееву удалось убежать. Стало быть, то, что он убежал, тоже была случайность. И если это случайность, значит, побег Савотеева с места нападения не входил в планы организаторов всего этого действа. Скорее всего планировалось, что Щеколдаев схватит нападавшего и передаст в руки правосудия, то есть нам с тобой, – Фома Фомич театрально указал вначале на Кочкина, а потом на себя. – И тут возник вопрос: а не замешан ли наш унтер-офицер в организации нападения? Но ответа на этот вопрос у меня не было, – вскинул плечами Фома Фомич. – И вот тут передо мною стал еще один вопрос: а кто, собственно, такой этот