Игры для мужчин среднего возраста - Иосиф Гольман

— Я проконсультировался с медиками, — после паузы продолжил он. — По мальчику они сказали — пятьдесят на пятьдесят. А про девочку — плохо сказали.

Эта девочка — с больной шейкой — меня очень задела, и мы решили — пусть под конец жизни, но хоть что-то приятное у нее будет.

Тут ведь еще одна вещь. Не слишком состоятельные родители продают буквально все, чтобы спасти детей. Даже если знают, что спасти не удастся. Вот мы и подумали, что если покупать девочке красивое платье или игрушки — то, на что у мамы с папой точно не хватит средств, — это точно доставит ей радость. Хотя кое-что очень глупо делали.

— Что именно? — спросил я.

— Ну, например, подарили Аленке набор «Юный парикмахер». А она — после химиотерапии.

— И что? — Я не понял связи.

— Лысая, — коротко объяснил Док.

— Но это не главное, — продолжил печальный рассказ Береславский. — Главное — полная беспомощность перед этой гадостью. Аж до тошноты. Врачи хоть делом заняты. А мы только трясемся от страха. Вот от этого бессилия и страха и решили действовать по всем фронтам сразу.

— Это как? — уточнил я.

Про подарки — понятно. Вроде как последняя радость. А как действовать не врачам против болезни?

— Ну, я и моя сотрудница, Марина, заказали молитвы везде, где молятся, — неохотно объяснил Береславский. — В церкви, в мечети, в синагоге. Я сам стал молиться за нее, — неожиданно, похоже, даже для самого себя, сознался он. — И иногда случались не совсем обычные вещи.

— Какие? — Таня смотрела на нашего Ефима тоже как-то необычно. Я даже заревновал.

— На Валааме мы с Мариной были на экскурсии. Там есть икона, про которую говорят, что она помогает онкологическим больным.

Мы дошли до настоятеля, он разрешил послушнику набрать немного лампадного масла.

Потом пошли к иконе. Послушник сказал: давайте пузырек. А откуда у нас пузырек? Выбежали наружу, хотели купить минералки и вылить воду — все уже закрыто. Поспрашивали у людей — ни у кого нет. А наш пароход через пять минут отчалит.

Тут Ефим снова замолчал из-за какой-то дорожной ситуации.

— Ну и чем кончилось? — Даже Дока захватило.

— У самого входа в храм нашли бутылочку. На скамейке стояла. Маленькая, чистая. Рядом — крышечка. Но мы же только что шли мимо. И точно видели, что раньше ее там не было.

Несколько минут в машине было тихо.

— А потом? — наконец спросила Татьяна.

— Потом Аленка чуть не умерла от высокодозной химиотерапии, — вздохнул Ефим. — Мы как раз на горных лыжах катались, когда она в реанимации лежала.

— Неуместное соображение, — пробурчал Док. — Я тогда что, вообще всю жизнь в трауре ходить должен?

— А… сейчас как? — Теперь и Татьяна боялась узнать конец истории.

— Сейчас у девочки вроде неплохо, тьфу-тьфу, — сказал Ефим. — Когда уезжал, костная ткань начала нарастать, ей даже сняли шейный этот корсетик, и волосики уже отросли. И без повязки на лице ходила. Теперь говорят, шансы есть.

— Сколько прошло с начала заболевания? — спросил Док.

— Год.

— Вполне может справиться. Чем дольше живет, тем больше шансов. У детей вообще шансов больше. И химия им лучше помогает, чем взрослым. Правда, могут и наоборот — мгновенно сгореть. Кстати, как у мальчика дела?

— Хреново дела у мальчика, — вздохнул Береславский. — Рецидив. Когда уезжали — снова положили на облучение.

В машине повисла тяжелая тишина.

— Но ты мне не ответил, Ефим! — нарушил ее Док. — Так чем плохо, что вы помогли детям? Независимо от результата лечения.

— А я не говорю, что помогать — плохо, — негромко ответил Береславский. — Я говорю, что мне многое здесь самому непонятно. С бездельниками как раз все просто: дать удочку и объяснить, какая рыба съедобна. Кто не поймет — их проблема, все равно всю Африку не прокормишь и в Европу не переселишь. А вот с Аленками такими как быть — не знаю.

— А какие варианты? — не поняла Татьяна.

— А такие, что мы привыкли к ней. Переживаем все и за нее, и за Данилку. Не так, конечно, как родители. Но и не как чужие.

— Ну и что в этом плохого? — опять переспросила Смагина.

— Плохого — ничего. Непонятного — много. Вот Док же объяснил мне, что опухоли — это инструмент естественного отбора. Получается, мы с врачами и родителями боролись с эволюцией? Ну и как к этому относиться — нам, врачам, родителям? И еще одна вещь присутствует. Мы выбирали из сотни объявлений. Выбрали два. На каком основании? Кто нам дал такое право выбора?

— Не понимаю я тебя, — тихо сказал Док.

— Ну, значит, пора сменить тему, — подытожил Ефим.

Дописываю уже по приезде в Красноярск. Перегон был длинный, ребята сказали — самый длинный по всей трассе. Мы раз двадцать пересекли «железку» и бессчетное количество раз в облаках пыли форсировали куски дороги со щебенкой, а то и без нее.

Я должен был во все глаза смотреть вокруг: ведь где-то неподалеку наверняка ехали голубой «Лого» с очень неприятным мужчиной и темный «Опель» с парочкой убийц, с которыми я познакомился в Омске.

Но вместо этого я таял от счастья, боясь пошевелиться, потому что на моем плече тихо и доверчиво спала Татьяна Валериановна.

На самом деле я вчера вечером с Ефимом про Танечку отдельно разговаривал. Она мне не просто нравится, это он и сам давно заметил.

Но и я ведь ей нравлюсь! Я это точно знаю. Не надо быть большим донжуаном, чтобы знать, когда ты сильно нравишься женщине.

Я его вчера спросил в итоге: как мне быть?

Боялся, что он опять как-нибудь едрено пошутит.

А он вдруг серьезно ответил. Не так серьезно, как во время сегодняшнего разговора, но серьезно.

— Ты ее любишь? — спросил он.

— Как никого и никогда, — ответил я.

Если б Ефим спросил за что — не ответил бы. Не знаю за что. За все сразу. А вслух объяснил ему, что хочу, чтоб она всегда была рядом. А еще лучше — чтоб рукой ее ощущать.

Он, конечно, не удержался насчет руки. Но подтвердил, что, наверное, это и есть любовь.

Потом Ефим помолчал, подумал и сказал, чтоб я быстро на ней женился. Прямо во Владике.

— Она тебя тоже полюбит, — сказал он. — Процесс пошел. Я их хорошо знаю. Так что — можно.

— А она согласится? — спросил я. Эта тема теперь занимала меня едва ли не больше, чем спасение этноса.

— А почему нет? Ты с виду почти нормальный, — озадачился мой деликатный приятель.

— На семнадцать сантиметров ниже ее. Моложе лет на пять. И к тому же узкоглазый, как ты считаешь, — выдал я главное свое сомнение.