Страж государя - Андрей Бондаренко

Жена поспорила немного — чисто ради приличия, но всё же согласилась переехать. В середине ноября, недели за три-четыре до родов, они окончательно перебрались в белокаменную. Ехали санным путём, по уже хорошо наезженному зимнику. Внутри возка была заботливо уложена толстенная лебяжья перина, возлежа на которой, Санька доехала до Москвы просто прекрасно, не испытав совершенно никаких затруднений. Более того, уже на следующий день она в сопровождении пожилой горничной-немки (Лефорт расстарался, выписал из самого Берлина) отправилась по купеческим торговым рядам — скупать самые различные ткани. В тот же вечер две специально нанятые опытные мастерицы были усажены за работу: изготовлять нехитрый детский гардероб. Егор тоже внёс свою посильную лепту, сделав развёрнутое предложение по широкому использованию марлевых, в данном случае — одноразовых (раз деньги позволяли) подгузников…

Понимая, что до родов остаётся совсем мало времени, он послал денщика за Карлом Жабо. Тут всё было совсем неоднозначно. По законам жанра француза следовало уже давно и совершенно безжалостно убить. Доктор сделал просимое: убедил Петра, что тому нельзя иметь никаких (и никогда!) интимных отношений с русскими женщинами, благодаря чему Егору и Саньке не пришлось бросаться в скоропалительный побег, шансы на успешность которого были минимальными… Но теперь француз был очень и очень опасен. Расскажи Жабо царю об этом наглом, хотя и элегантном обмане, тут такое бы началось, представить страшно… Но, видимо, душа у Егора ещё не успела окончательно зачерстветь в этом жестоком и безжалостном семнадцатом веке, вот он и тянул с отдачей соответственного приказа. И сейчас, принимая решение позвать Жабо в качестве врача, принимающего роды у своей жены, Егор понимал (пусть и на уровне подсознания), что тем самым он подписывает французу однозначное помилование…

Роды прошли успешно и спокойно, Санька держалась просто молодцом, беспрекословно выполняя все команды Карла Жабо: тужилась, когда было надо, сильно вдыхала-выдыхала, расслаблялась… Французу ассистировала пожилая немка из Кукуя, сама рожавшая в этой жизни более десяти раз, Егор же выступал сугубо в качестве взволнованного и нервного зрителя.

Выскочил первый ребёнок — крохотный, мокрый, красный, с чёрным пушком на голове.

— Девочка! Подвижная и здоровая девочка! — громко объявил Жабо, бережно обтирая младенца льняной простынкой.

Вторым, буквально через три минуты, вышел крепкий и толстощёкий мальчуган, счастливая Санька устало улыбнулась и попросила кваса…

Через три дня заехал Пётр — с поздравлениями и подарками, звонко расцеловал в щёки Саньку, облачённую во французский модный пеньюар нежно-персикового цвета, постучал по спине и плечам Егора, с интересом взглянул на лица ребятишек, мирно сопящих в своих колыбельках.

— Герр Франц предлагал специальные детские кроватки — кукуйской работы, — пояснил Егор. — Но жена настояла на обычных русских колыбелях…

— Мне так больше нравится! — упрямо заявила Санька. — Я троих своих младших братишек качала в колыбели, привыкла, чай…

Пётр подарил Саньке шикарное колье — старинной работы, с крупными разноцветными самоцветами, Егору — полковничью шпагу с золотой рукояткой и маленькую, золотую же, табакерку для нюхательного табака — со своим поясным портретом, вмонтированным в крышку и покрытым прозрачной эмалью.

— Как решили наречь младенцев? — прощаясь, поинтересовался царь.

— Петром и Екатериной, — ласково и нежно глядя на детские лица, ответила Санька. — Это муж так придумал…

— Хорошие имена! — одобрил Пётр. — Пожалуй, я стану их крёстным. Алексашка, не забудь, через две недели — Совет государственный. Готовься, надо уже и по людям — что-то конкретное решать…

Совет, как и всегда, состоялся в Преображенском дворце.

Вопросы рассматривались простейшие. Для чего Великое Посольство следует в Европу? Каким маршрутом двигаться? Кто входит в состав Посольства, и в каких должностях? Кто и в каких должностях остаётся на Москве? Ничего сложного…

Первым слово взял Лефорт:

— Быстрое и красивое взятие Азовской крепости — есть пощечина всей высокой европейской политике. Раньше Россия — для европейских глаз — была полностью понятной. Лапотные дикие мужики, голодные медведи на улицах, большая, но слабая и бестолковая армия. Россию всегда можно было использовать по мелочам, но не опасаться… А теперь? Чего ждать от России? В Европе думают, что мы едем сугубо для одного — просить денег на дальнейшую войну с Османской Империей… — Лефорт коварно замолчал, словно бы подталкивая слушателей к встречным вопросам.

— Разве это не так? — первым, якобы не выдержав, спросил Василий Волков, получивший под столом от Егора мимолётный пинок носком башмака по голени. — Ну, не только деньги нужны, но и союзники военные…

Герр Франц трескуче рассмеялся и высокомерно пояснил:

— Всё это верно! Но надо так повернуть всё дело, будто мы сами ничего и не просим. Это нам предлагают: деньги, дружбу, бесплатное оружие, союзничество… А мы раздумываем будто и сомневаемся — сильно. Это и называется — высокая дипломатия…

— Поясни, пожалуйста, господин генерал! — слегка нахмурился Пётр. — Зачем же время тянуть и демонстрировать высокоумие своё?

— Слушаюсь, государь! — склонил свою голову в полупоклоне Лефорт и стал бодро излагать — как по писаному: — По моему скромному мнению, мы должны удивить всю Европу, поразить, заинтриговать, озадачить… Наша лёгкая победа под Азовом — для них и так загадка огромная, почти неразрешимая. Никто не ожидал этого. Советники военные, опытные — и в Вене, и в Париже, и в Лондоне, все твердили — в один голос: «Русский медведь обломает себе все клыки об Азовский орешек!» А что получилось? Мы должны продолжать: удивлять, интриговать и ещё раз — интриговать… Пусть все теряются в догадках! Золотое правило дипломатии: если тебя не могут понять, то начнут предлагать свою помощь — пока не предложили другие. Если при этом ещё и не просишь денег, то тебе их дадут — обязательно… Это как в делах торговых, негоциантских, когда предлагаешь незнакомый и редкий товар, например — шёлк китайский…

— Ну, это как раз и понятно — насчёт шёлка китайского, полностью согласен с тобой! — загудел басовито князь Ромодановский…

После жаркой десятиминутной перепалки Великими послами назначили: Лефорта, дьяка Прокофия Возницына и Егора. Свиту определили в составе ста двадцати человек, включая слуг-волонтёров.

— Стойте, соратники верные, а я как же? — наконец, не выдержав, вмешался Пётр. — Вы что же, издеваетесь?

Лефорт возвёл глаза к небу, сложил ладони перед своей хилой грудью — словно перед прыжком в холодную воду, и миролюбиво объяснил:

— Будет считаться, государь, что ты решил путешествовать в Европу инкогнито, то есть под чужой личиной. Ты же и сам так хотел: поехать простым волонтёром — по прозванию Пётр Михайлов? Обычное дело. Многие мужи знатные — и древних времён, и современные, так поступали и поступают. Только вот ещё: было бы совсем уже хорошо…