Зеркала прошедшего времени - Марта Меренберг

«Дядя Дантес» неподвижно стоял у кресла, схватившись руками за лицо, а «тетя Наташа», красная и растрепанная, некрасиво кривящая искусанные губы, поспешно убегала прочь, хлопнув напоследок дверью и даже не сказав аи revoir, как полагается воспитанной даме…

Поеду сейчас же к Маше Вяземской, решила Наталья. Там у нее будет Елизавета Хитрово с дочерью… Россеты… Вот уж я распишу в подробностях наше с тобой любовное свидание, moncher, уж я постараюсь… и назавтра весь Петербург благодаря Голой Лизке узнает, что ты – гнусный насильник, а твой приемный отец – развратный и грязный интриган…

Ты дурак, милый мальчик – и без пяти минут труп. Пушкин убьет тебя – и будет прав… Не будешь лезть, дорогой мой, куда тебя не просят!

Луи запечатал письмо в конверт и отдал посыльному, сказав – на Мойку, 12. Пушкину, в собственные руки.

Сердце ныло, и бессонница уже который день давала о себе знать, отзываясь в затылке тупой, давящей болью. С тех пор как Пушкин вызвал Жоржа на дуэль, он лишился покоя, пытаясь всеми правдами и неправдами отговорить поэта от дуэли с Жоржем. Письма, непрерывные уговоры, разговоры «по душам» с другом Пушкина Жуковским…

Все тщетно. Этот кровожадный африканец был неумолим в своем маниакальном желании убить Жоржа. Однако ему чудом удалось добиться двухнедельной отсрочки…

И это уже неплохо.

Но бедный мальчик совсем извелся. Он стал подозрителен, скрытен и молчалив, совсем перестал рисовать и лишь по ночам, обнимая его, шептал: Я не хочу умирать, потому что люблю тебя… Я не хочу, чтобы ты остался один…

А потом снова начинал раздражаться из-за того, что он, его приемный отец, ведет за его спиной бесконечные разговоры непонятно с кем и о чем, добиваясь опять же непонятно чего. Отсрочки?

Геккерн прекрасно знал, что его мальчик – не убийца. Но он может быть убит безумным ревнивцем…

Пушкин не остановится ни перед чем из-за своей глупой ревности. Весь свет теперь в один голос повторяет эту нелепость, выдуманную Голой Лизой – что он, голландский посланник, написал все эти гнусные анонимки.

Но ведь Пушкин – умный человек, он же должен понять!

Поеду к нему… поговорю лично. Жорж не будет стреляться…

А если Жорж убьет его? Что тогда? Даже представить себе трудно, что здесь начнется, а имя и честь его любимого мальчика будут навек запятнаны кровью и клеймом «убийцы».

Уже в прихожей, приняв шубу и шарф из рук камердинера, он подумал о том, что Натали, в сущности, во многом виновата сама. Ведь она же продолжала стрелять глазами, кокетничать и манерно закатывать свои прекрасные глазки всякий раз, когда видела Жоржа, особенно рядом со своей сестрой Катрин.

Она же давно могла сказать ему «нет», однако не сказала же…

А ведь он просил ее, умолял… Сначала мягко, отечески советовал, потом почти плакал – верните мне сына, Наташа, он гибнет с вами рядом… Говорил ей – будьте же честны сами с собой. Или любите его и будьте с ним, или скажите «нет» – решительно и жестко, и прекратите эти ваши дамские штучки, это мучительное кокетство, оно вам не к лицу – вы же замужняя дама, мать четверых детей…

Но ей как будто ватой уши заложили – не слышит, чертова кукла. Хоть бы муж ее поучил…

А Катрин смотрит на них обоих несчастными, мокрыми от слез глазами… И она в последнее время так бледна, что даже румяна не скрывали зеленоватой бледности ее заострившегося лица… Под глазами круги… и так-то тоща, так вконец исхудала – кожа да кости…

А что я скажу Пушкину?.. Господи, помоги мне, умоляю, Господи…

– Жорж? Ты вернулся – так рано? Что с твоим лицом – с кем ты дрался, Боже мой? А я собирался уходить…

– Луи… останься, пожалуйста. Нам надо поговорить… – прошептал Дантес, обняв Геккерна и зарывшись носом в его шею.

За что тебе такое испытание, бедный мой, любимый мой Луи… Лучше бы ты никогда не встречал меня… Кто-то все время хочет разлучить нас…

– Случилось что-нибудь? Что – опять?..

– Да. Идем – я тебе все расскажу… Какое счастье, что мне удалось застать тебя дома – я бы с ума сошел, не застав тебя здесь…

Натали, закрыв лицо руками, рыдала, сидя в полутемном кабинете мужа, куда влетела в страшном волнении сразу же после, визита к Вяземским.

Ах, эта рыжая сводня Полетика решила устроить ей свидание с негодяем Дантесом!

Пушкин, ломая руки и не сводя с безутешной Ташеньки горящих, белых от гнева глаз, кричал, что он убьет мерзавца завтра же – нет!.. лучше сегодня, немедленно, и ему плевать, кто там будет у кого секундантом, и что он этого так не оставит, и даже если они оба будут ранены, то потом, выздоровев, все равно выйдут к барьеру.

Он требовал от нее все новых и новых подробностей ее разговора с Дантесом. Ташенька, его бедная, нежная девочка, кружевная душа… Что ей пришлось перенести, бедняжке, – этот гвардейский негодяй, совсем обезумев от своей распаленной похоти, грязно домогался ее, и она чудом вырвалась из его потных лап!

Ей даже пришлось с силой ударить его, чтобы оттолкнуть, и теперь у него наверняка будет синяк под глазом и царапины на щеке… Она сопротивлялась, плакала, умоляла пощадить ее честь жены и матери, ее доброе имя – но он не хотел ничего слушать… Если бы не дочка Идалии Лизочка, внезапно вбежавшая в комнату, то ей не удалось бы вырваться, и он бы…

И она снова начинала плакать, разрывая ему сердце, и он готов был сейчас на все, чтобы только в янтарных глазах его бесценной Мадонны снова засияли золотые лучики…

А еще она призналась, что приемный отец этого наглого гвардейского подонка уговаривал ее отдаться Дантесу, сводничая, как последняя бордельная шлюха, и умолял пожалеть его несчастного, сгорающего от любви бедняжку Жоржа…

Катрин, с величайшим изумлением глядя на сестру, только приговаривала шепотом:

– Нет, Таша, – этого не может быть… Жорж не способен на такое… и его отец – тем более… Они оба – в высшей степени порядочные люди, и никогда…

– А ты вообще помолчи! – злобно прикрикнул на нее Пушкин, запустив длинные пальцы в седеющие кудри. – Палка от метлы! Вечно ты лезешь со своими замечаниями, которые никому не нужны! Все знают, что влюблена в этого грязного негодяя, как последняя подзаборная кошка! И говорят даже, что ты беременна от него!

Наталья мгновенно прекратила притворную истерику, третью за сегодняшний день, от которой сама уже порядком устала, напропалую импровизируя и путаясь в деталях, и в изумлении уставилась на Катрин, отказываясь верить своим ушам.

Как!.. Ее самый преданный поклонник, ее Жорж, который только что был у ее ног… и эта дура, ее сестрица! Да как же он мог…

А вдруг это правда, что тогда? Посмотрите только на эту уродину – вся зеленая, под глазами круги, почти ничего не ест, ссылаясь на постоянные приступы мигрени… Хороша мигрень, ничего не скажешь… Сколько там месяцев-то… ну дела…