Зеркала прошедшего времени - Марта Меренберг

Геккерн немедленно устроился рядом с ним, обняв его за шею, и, закрыв глаза, прижался лбом к его щеке.

– Я не хочу ни на ком жениться, papa… – сказал он, ощущая, как громко и часто забилось рядом с ним сердце Геккерна. – Нам с тобой и так хорошо… нам никто не нужен… Я люблю только тебя – но я идиот, что позволил себе увлечься Натальей… И к тому же у меня было… все было, понимаешь? – с Катрин. Она сама этого хотела, умоляла меня – и я не мог отказать ей… Она очень хорошая, она меня любит…

– Ничего… – пробормотал Луи, не открывая глаз, – мы с тобой уже говорили об этом днем… Женись на Катрин. У вас будут дети – а я не вечен, Жорж, я скоро состарюсь, и твои детишки будут мне утешением в старости. Мои внуки… Геккерны. Девчонки и мальчишки. Я же даже мечтать о таком счастье не мог, пока не встретил тебя, Жорж… Я готов и Катю любить, раз она любит тебя… Хотя… гхм… – Луи выразительно глянул на Жоржа и не удержался от ухмылки. – Ей, пожалуй, придется кое к чему привыкнуть… Бедная девочка – представляю ее шок, когда она поймет, кто для меня ты…

– А для меня – ты!

Они весело рассмеялись, повалившись на мягкий диван. Согревшийся Дантес, у которого от ласковых слов Луи потеплело на душе, схватил обеими руками голову Геккерна и притянул к себе, покрывая поцелуями его лицо.

– Я ни за что не полезу под пули, Луи… Я так боюсь… я не хочу умирать из-за Наташиных непомерных амбиций. Лучше уж действительно – под венец… Тогда тебе – благословлять нас с Катенькой… она и впрямь чудесная девушка… Но любить я все равно смогу только тебя… Вот прямо сейчас и начну… Чего головой мотаешь? Не веришь? Ты – мне – не веришь?

Дантес немедленно повалил его на спину и уселся верхом, прижав его бедрами к просторному дивану.

– Ничего у тебя не получится, – вызывающе заявил Геккерн, – ты себе поди все на свете отморозил, полуночник!

– Ах так? Может, проверим – а вдруг кое-что осталось?!

Руки и губы Жоржа нетерпеливо расправились с рубашкой Луи, его острый язычок лизнул ямочку на его шее, молодые зубки впились в плечи, и лишь поздно ночью они, уставшие и обессилевшие от любви, заснули, прижавшись друг к другу спинами, точно сросшиеся крыльями ангелы…

Клоун охотно развлекал валяющихся на свежей зеленой травке ребятишек, рассказывая им смешные сказки и показывая фокусы. Маленький Жорж, однако, чувствовал, что кудрявый клоун опасен и непредсказуем, что его надо бояться и обходить за версту, хотя природу этого страха понять не мог.

Просто боялся.

Мама велела Жоржу раздавать детишкам цветочки и конфеты, и он бродил по огромной, душной оранжерее в поисках самых ярких и красивых цветов.

Вот этот желтый тюльпан – для Огюста…

Гвоздика – для Жан-Клода…

Черная роза – для Рене…

Он несказанно обрадовался, найдя целую клумбу ярко-алых и жарких, как душный осенний закат, георгинов, и стал срезать их острыми садовыми ножницами – один за другим, бросая в круглую плетеную корзину, валявшуюся у его ног. Он подарит их Луи, лучшему другу, самому любимому… И maman будет счастлива, что у него есть такой замечательный, любящий друг… Сейчас он найдет Луи и вручит ему всю корзину…

Внезапно он увидал огонь.

Кудрявый клоун, кривясь в злобной нарисованной ухмылке, поджег оранжерею изнутри, крепко заперев дверь на замок, а сам убежал на улицу и теперь корчил рожи и хихикал, глядя на безумные попытки мальчика выбраться наружу.

Оранжерея быстро наполнялась густым черным дымом, и Жорж больше не мог дышать, беспрерывно кашляя и задыхаясь. Вдруг кто-то из детей с улицы крикнул ему: «Я знаю, это ты сам поджег!»

«Неправда!» – хотел крикнуть мальчик, но не услышал своего голоса и, из последних силенок колотя легкой цветочной корзинкой в прозрачное стекло, за которым было солнечно, прохладно и весело, тщетно пытался звать на помощь maman.

Она не услышит его криков… она не придет…

Он упал прямо на рассыпавшиеся веером цветы, которые на глазах увядали, теряли цвет и форму, превращаясь в неживое, страшное «нечто», в свою полную противоположность – синоним разрушения и смерти, и в последний момент успел заметить, что его георгины, живые и невредимые, парят высоко под куполом оранжереи, как крупные капли алой крови среди кромешного и густого, почти осязаемого, черного смрада…

У меня не живут цветы,

Красотой их на миг я обманут,

Постоят день-другой и завянут,

У меня не живут цветы.

Да и птицы здесь не живут,

Только хохлятся скорбно и глухо,

А наутро – комочек из пуха…

Даже птицы здесь не живут.

Только книги в восемь рядов,

Молчаливые, грузные томы,

Сторожат вековые истомы,

Словно зубы в восемь рядов.

Мне продавший их букинист,

Помню, был и горбатым, и нищим…

…Торговал за проклятым кладбищем

Мне продавший их букинист.

Н. Гумилев

Высоко под сводами церкви Святой Екатерины два белоснежных ангела, чуть приподняв крылья, удобно устроились у окна друг напротив друга и уже много лет подряд вели неспешную, хоть и молчаливую, беседу. Их тонкие профили повернуты друг к другу, нежные белые руки воздеты вверх в пылу вечного теологического спора, и не видно конца их божественным откровениям, лишенным земных помыслов и чистым, как фата юной невесты; и лишь проплывающие год за годом по белому питерскому небу облака напоминают им о течении земного времени, неумолимо – двумя концами кладбищенского тире – отмеряющего смертным их короткий земной путь.

Если бы в то ясное январское утро господа белокрылые ангелы соблаговолили опустить вниз свои сияющие лики, то, несомненно, открыли бы для себя полную гамму человеческих проявлений – от самой возвышенной любви до низкой зависти, от искреннего желания творить добро до столь же яростной и непримиримой его противоположности.

Но они, как всегда, предпочли поговорить о вечном, не удостоив ни единым взглядом кучку грешников, толпящуюся внизу.

Настанет черед – и все ваши деяния, уважаемые, рассудит Высший, неподкупный суд.

А пока – живите как знаете.

Графиня Юлия Павловна Строганова и ее супруг были приглашены шаферами на свадьбу Жоржа Дантеса-Геккерна и Екатерины Гончаровой. Платье и драгоценности, выбранные стареющей красавицей ко дню этого бракосочетания, были призваны затмить всех возможных соперниц, включая собственную дочь Идалию, присутствующую здесь же, как будто обманчивый, мерцающий блеск баснословно дорогих камней из сокровищницы португальской принцессы мог привлечь чей-то благосклонный взор к сомнительным, порядком обвисшим и обрюзгшим прелестям графини Юлии.