Женский хор - Мартин Винклер

– Это я уже поняла. Наверное, я должна тебя поблагодарить за то, что ты не дал ему сожрать мою печенку.

– Поблагодари, это будет замечательно. Наконец я нашел ножи под кучей тряпья, которая служила Уинчеллу постелью. Я не хотел к ним притрагиваться, хотя считал, что, пока Уинчелл жив, от них не может быть вреда.

– Спасибо, Гаррет. Я говорю это искренне. Когда мне страшно, я начинаю язвить.

Заметили, как она увильнула от вопроса, откуда она знает Розу? Я тогда не заметил.

– Значит, у Гулляра тебе все время было жуть как страшно.

У Гулляра ее так и называли – Маленькая язва.

– Ты лишаешь себя всякой возможности добиться моего расположения, Гаррет.

Я присвистнул, как паровоз:

– Ты красивая, но я быстро остываю. Я уже начинаю думать, зачем я потерял с тобой столько времени. Твой характер уничтожает преимущества, данные тебе природой.

– У меня так всегда, Гаррет. Только дела начинают налаживаться, я сразу все порчу. Мама говорит, я прирожденная неудачница. Ладно. Я обещаю. Постараюсь. Спасибо. Ты спас мне жизнь. Что я могу для тебя сделать, кроме того, что напрашивается само собой.

В двери показался Туп и тут же вмешался:

– Что вы здесь затеяли, Гаррет?

– Ищу улики.

– Что-нибудь нашли?

– Да. Ножи. Покойник сказал, что их нужно сломать.

Туп приблизился на несколько шагов и взглянул на четыре обнаженных лезвия.

– Не опасно к ним прикасаться?

– Уинчелл и Рипли невредимы?

– Да.

– Тогда не опасно. Только не порежьтесь. Туп выругался и взял ножи.

– Я сразу же их сломаю. И вышел. Я сказал Конфетке:

– Кроме того, что напрашивается само собой, хотя оно не так напрашивается, как ты думаешь, ты можешь зайти ко мне и побеседовать с моим партнером. Он у нас мозговой центр. Он хочет тебя видеть.

– Он что, калека? Не может сам прийти?

– Он нездоров.

Я спрятал улыбку. Покойник нездоров более, чем кто-либо другой.

Мы выбрались из подвала. Конфетка болтала без умолку. Я признал себя побежденным. Я пытался представить ее Тупу, чтобы она знала, кому официально принадлежит честь ее освобождения. Это не помогло. Она продолжала трепаться, обращаясь ко мне. Тупа интересовали только ножи, он трудился весьма старательно и разломал каждый нож на четыре части.

– Об этом мы позаботились. Туп был ужасно счастлив и доволен собой. Дьявол гордился да… – подумал я.

– Лучше проверьте, не взяли ли они у того бродяги чего еще. Мы не знаем точно, что проклятие передается через ножи.

– Бродягу кремировали, и вся его одежда тоже сгорела. А теперь мы кремируем этих… Ах, да! Правильно. После того, как узнаем насчет проклятия.

– Да, после.

Конфетка не унималась. Я сказал:

– Женщина, я больше не могу. Я не мазохист. Но я хочу, чтобы ты пошла со мной и поговорила с моим партнером. По дороге к тебе на Холм мы как раз будем проходить мимо нашего дома.

Я примолк и уставился на пленников. Оба лежали в джутовых мешках. Уинчелл бесился. Рипли лежал спокойно, но это внушало мне смутные подозрения. Пока я смотрел, мимо пролетела крохотная мошка, похожая на моль.

В это время Конфетка спросила:

– Откуда ты знаешь, что твой дом находится по дороге ко мне?

– Признаюсь, я еще не выяснил, кто ты на самом деле. Но я знаю, что с Холма. Этому убийце нравились только богатые девушки. Так что если ты собираешься вернуться домой, спрятаться от реального мира и думать, как тебе повезло, что можно позабыть обо всем, что было, и относиться к беднякам…

– Ты акмеист? Или анархист?

– Что? Ты упустила смысл.

Это ничего, главное, что я не упустил ее. Я тащился домой, и она шла за мной по пятам. Покойник будет доволен.

– Полно чокнутых подпольных групп, Гаррет. Их десятки. Пуантилисты. Деконструктивисты. Калибраторы. Аватаристы, атеисты, реалисты, постмодернисты. Ты так говорил…

– Я не касаюсь политики в надежде, что политика не коснется меня. По моему мнению, хорошо обдуманному, хоть и циничному, пусть мы даже перезрели для перемен, все перемены, проводимые людьми, приведут только к худшему, пойдут на пользу все более немногочисленной и продажной правящей верхушке. – В эту минуту я понял, чем она увлечется теперь: революцией. – Кстати, у тебя есть имя? Настоящее имя?

Все эти исты соберут под свои знамена несчастненьких, скучающих богатых барышень.

– Конни.

– Правда? Значит, ты почти его не изменила?

– Почти. Конни меня называл только брат. В прошлом году он погиб в Кантарде. Он был капитаном кавалерии.

– Прими мои соболезнования.

– А ты мои, Гаррет.

– Что?

– Ты тоже там кого-то потерял. До меня дошло.

– Да. Типичный случай. А как называют тебя другие люди?

– Микки.

– Микки? Как они ухитрились из Конни сделать Микки?

Она рассмеялась. Когда она ничего не делала, а просто веселилась, у нее был чудесный смех. Я чуть не ошалел.

– Не знаю. Это моя няня. У нее были для всех нас ласковые прозвища. А что? Я захихикал:

– Ты мне напомнила о моем младшем брате. Мы звали его Фуба.

– Фуба?

– Не знаю почему. Это моя мама. Меня она называла Прыщ.

– Прыщ? Да. Ну конечно. – Конфетка закружилась и стала показывать на меня пальцем. – Прыщ! Прыщ!

– Эй! Прекрати!

Люди таращили на нас глаза. Она сделала пируэт:

– Прыщ! Знаменитый сыщик Прыщ! Конфетка засмеялась и помчалась вперед. Побежала, потому что я припустился за ней. Она неплохо бегала. Ноги у нее были что надо. Красивые ноги, я не очень-то старался ее догнать, просто бежал сзади и наслаждался зрелищем.

Мы пустились бегом, когда были уже недалеко от дома. Начиналась Макунадо-стрит, я поравнялся с Конфеткой и сказал:

– Осталось два квартала по этой улице. Это мой район. Здесь меня знают.

Она смеялась и пыталась отдышаться.

– Есть, сэр, мистер Прыщ. Я постараюсь, чтобы вы не уронили свое достоинство.

Когда Дин открыл парадную дверь, она все еще смеялась, и мне было не по себе.

Белинда стояла в коридоре. Она хмуро посмотрела на Конфетку. Конфетка хмуро посмотрела на Белинду. Они, без сомнения, узнали друг друга. Конфетка напоследок еще раз подколола меня:

– Ты знаешь, что его прозвище Прыщ?