Всемирная история. Византийская империя - Сергей Борисович Сорочан

продолжалась вплоть до правления грозного Папы Юлия (1503–1512 гг.), который регулярно лично сражался с соперниками, италийскими феодалами.

В отличие от прочих средневековых военачальников, византийские командующие не были настроены на как можно большее пролитие крови своих воинов и варваров, хотя война против последних могла полагаться вполне оправданной, поскольку варвары, инородцы-эфники исповедовали иную религию и в своем безумии пытались посягать на «богоизбранную Империю» и ее идеальный, с точки зрения ромеев, порядок устройства. Отвергая Империю и Императора, этих земных подобий Царствия Небесного и самого Господа, они восставали, по мысли византийских правоведов, богословов и книжников, против Самого Бога, а значит, ставили себя вне закона. Тогда война против них приобретала характер войны не просто справедливой, а войны сакральной, победа в которой оправдывала использование любых средств, даже самых кровавых и жестоких. Ведь с точки зрения византийцев, это делалось и для блага самих варваров, их спасения, водворения на путь истины, принятия в лоно «богоизбранной державы». Одержанная над ними победа указывала, что Господь на стороне ромеев, и то, что совершено, совершено по Его воле и не может считаться преступлением, нарушением главной христианской заповеди «не убий».

Впрочем, война – это страшный зверь, который выбивает из человека всякое нравственное чувство, и в византийской истории можно найти примеры, когда воители, полководцы, даже благородные, опускались до безжалостных, лютых расправ, включая расправы над пленниками.

Иногда ярость борьбы открывала шлюзы звериной жестокости с обеих сторон: дука Палестины, патрикий Сергий, отказавшийся выплачивать арабам полагавшееся им торговое вознаграждение золотом и разгромленный ими в 634 г., принял мученическую смерть. Он был умерщвлен с помощью ссохшейся на солнце шкуры верблюда, которая удушила несчастного. Не помогло наставление халифа Абу Бакра к воинам: «…не злобствуй и не уродуй [тела врагов]». Спустя год в сражении с арабами недалеко от Дамаска с обеих сторон полегло столь много воинов, что, если верить арабскому историку IX в. ал-Балазури, от лившихся потоков крови пришла в движение мельница. В 814 г. в ходе ожесточенной войны с болгарами грозного хана Крума василевс Лев Армянин смог продвинуться вглубь вражеской территории, где его солдаты, пощадив взрослое население, начали хватать всех детей, младенцев, каких только могли найти, разбивая им головы о камни. Знаменитый военачальник, гигант-богатырь Георгий Маниак, герой отвоевания у мусульман Сицилии, отчаянно сражаясь с лангобардами и норманнами в южной Италии, летом 1042 г. отдал жуткий приказ рубить и вешать всех подряд, невзирая на пол и возраст, даже духовный сан, причем детей чаще всего закапывали заживо.

При всем том ромеи не забывали Евангелие, слова Христа, что «Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать»; «Все, взявшие меч, от меча погибнут». В IV в. св. Макарий Египетский учил, что человек драгоценнее не только всех видимых тварей, но даже и Ангелов, бесплотных небесных чинов. «Стратегикон» Маврикия, составленный около 600 г., предписывал обещать осажденным врагам «свободу и пощаду» и демонстрировать им «освобождение пленных». Через триста лет то же самое советовала «Тактика Льва» стратигу, ведущему осаду города. Он должен был объявить на языке его горожан, что не имеющие оружия не будут убиты, «…чтобы и другие, видя твое добросердечие к покорившимся тебе, с усердием вручали тебе свою судьбу в надежде, что тот, кто не причиняет тебе никакого зла, не может от тебя пострадать». Составитель «Тактики» наставлял, что легче подчинить другой народ не смертью и жестокосердием, а «используя мудрость, справедливость и доброту, снисходительно покровительствуя приходящим к тебе, даруя им освобождение от всяческих повинностей и других обременений»: «…ведь ты добиваешься подчинения противников не ради корыстных выгод нашей Империи, но ради ее славы и чести, ради благополучия и свободы ее подданных».

Во многих случаях византийское правительство вело себя умно: старалось избегать лишнего насилия и человеческих потерь. Такое отношение к человеческой личности – исключение в истории человечества.

* * *

Смерть нельзя понять смертному. И все-таки, каково было отношение византийцев к смерти? В чем заключалась их «правда смертного часа» и как представляли они себе посмертное существование?

Православное учение о загробной жизни довольно сурово. Оно требовало от верующего ромея трезвого отклика, полного страха Божия. Тем не менее византийцы никогда не развивали культ смерти, как делали иные народы: никаких «плясок смерти», изображений черепов, скелетов, даже скульптурных надгробий умерших.

Великий каппадокиец, богослов Григорий Нисский в своем знаменитом диалоге «О душе и воскресении», написанном в форме беседы со своей незабвенной, любимой сестрой Макриной незадолго до ее кончины в 380 г., делил человеческую жизнь на две части: на нынешнее, крайне краткое телесное существование и грядущую бестелесную жизнь, которая «простирается в вечность». И человек сам должен выбирать, что для него блаженство – время или вечность.

Разумеется, так мыслили не все. Ученики александрийских и афинских школ неоплатоников V–VI вв. понимали термин «мелете» – приготовление к смерти как философию, даже как одно из определений этой науки о Боге и человеке. Это вполне объяснимо, учитывая связь учения неоплатонизма с греческой философией Платона, Аристотеля, восточными языческими религиями, теософией, магией и элементами христианства. Через пять столетий скандально известный ромеям философ-полемист Иоанн Итал, отвечая в этом духе на вопрос-апорию, является ли смерть случайным или существенным явлением, пояснял: «Во-первых, будучи далека от человека, смерть не губит человека, но делает его сильнее; во-вторых, предположение о том, что смерть [совсем] удалится от человека, невозможно; в-третьих, губит [смерть] сама по себе, а оставляет в живых благодаря случайности. Так кормчий [погубит] корабль, бросив его, когда разыграется буря: буря [губит] как таковая, а кормчий [спасает] в силу случайности». Еще через триста лет высокоодаренный интеллектуал Димитрий Кидонис, тоже продолжатель тысячелетней греческой философской традиции, отмечал в своем трактате середины XIV в. с характерным названием «О презрении к смерти», что страх смерти просто-напросто не рационален.

Обычный же византиец, тем более из мира простецов, не пытался подвести под это теоретическое или философское обоснование. Для него тут заключалась смесь из архаических языческих и христианских представлений, и в значительной части эти представления были фольклорными, замешанными на совокупности обычаев, обрядов, песен и других явлений быта народа. Этот суррогат, порожденный народной религиозностью, «гражданской верой», не отрицавшей не только встречу с добрыми и злыми духами во время воздушных мытарств, но даже перевозчика душ мертвых Харона – Хароса, не мешал ему ясно понимать, что смерть – это ближайшая соседка жизни, и поэтому надо дорожить всеми ее мгновениями. Недаром на воротах Перамы в Константинополе много столетий красовалась надпись: «Мысли о смерти делают жизнь слаще». Каждый, прожив ее, должен был в любой момент встретиться с неизбежным, твердо зная, что здешний мир – не наш настоящий дом. Господь повелел, что человек должен умереть. И те, кто умирает,