Островок счастья - Марина Полетика

– На «Ревизора», кстати, отличные рецензии, – мгновенно отреагировала на ее выпад Тарасова. – И есть предложения принять участие в двух фестивалях, земля-то, оказывается, слухом полнится. Будем думать, правильно Юля говорит. Что-нибудь придумаем. С деньгами-то оно проще придумывается. Тем более что Юле гонораров платить не будем как автору, опять же экономия. Со спонсорами будем вести переговоры.

– Это с Мордвиновым, что ли? – уточнил Макс. – Юль, ты его официально в соавторы возьми, он и раскошелится! Запал мужик, однозначно! На театр, я имею в виду! – поспешно добавил он в ответ на Юлин возмущенный взгляд.

– Ты, Макс, своим делом занимайся, а нас не учи, как работать, сделай милость, – попросила его Тарасова. – Все, дорогие мои, на сегодня закончили с официальной частью. И переходим к Олечкиным пирогам!

Все лето Павел скучал, сам себе не отдавая отчета, по чему именно – по театру, который успел полюбить со всем энтузиазмом дилетанта, снисходительно допущенного в этот закрытый для чужих мирок, или по Юле.

Уж в отношениях с женщинами он дилетантом однозначно не был. Напротив, считал себя старым искушенным типом, которого невозможно чем-либо удивить, потому что все женские уловки одинаковы и стары, как мир. Но Юля Ваганова ни под одну известную ему категорию женщин не подпадала, вот в чем загвоздка!

Ни с одной другой женщиной он не проводил столько времени наедине, ограничиваясь разговорами и спорами на вполне отвлеченные темы. Причем женщина была молода и привлекательна, теперь-то Павел мог себе в этом сознаться, хотя сперва он думал, что не в его вкусе. И характер у нее был не такой, чтобы ему понравиться, не женственный в привычном понимании – ни мягкости, ни игры. И в то же время ни одна красавица и умница до сих пор не отнимала у него столько времени и душевных сил одним своим существованием, причем в совершенно параллельном мире. Она ничего от него не хотела для себя лично, она вообще ничего от него не хотела. И поэтому не считала необходимым с ним кокетничать, как все остальные, без исключения. Это она допустила его до своих дел, это она разрешила ему быть рядом, пока он по наивности не перешел установленных ею границ, после чего был немедленно записан во враги и изгнан за пределы ее территории.

А он ужасно, до смешного, хотел обратно!

Павел хотел опять сочинять историю про придуманных людей, которые потом вдруг оживали, начинали говорить, двигаться, думать и даже позволяли себе не соглашаться с создателем. Он хотел приходить в зрительный зал и вместе с Ассоль потрясенно встречать алые паруса, в которые, конечно, уже давно не верил. Он хотел иметь право как свой приходить за кулисы и в который раз удивляться тому, как актеры сбрасывают маски и мгновенно становятся другими – обычными, простыми, мелкими, уставшими, не очень счастливыми. Он честно сказал тогда, в Турции, Юле, что не очень любит людей – а за что их любить, скажите на милость? А она так странно ответила: надо стараться любить, просто так, ни за что, потому что они люди и потому что они рядом. И что театр этому и учит. Тогда Павел от ее слов отмахнулся, а сейчас, кажется, что-то начал понимать.

А еще он все вспоминал, как стоял на сцене, унимая дрожь в коленках, не видя, но чувствуя перед собой огромный зал, сотни людей, аплодирующих и ему тоже. Он хотел опять туда. Он хотел к Юле, потому что все это была – она. Все это было с ней, из-за нее, для нее, благодаря ей.

Но они расстались, поссорившись. Она обидела его ни за что ни про что, хотя он хотел как лучше. Сперва держаться Павлу помогало оскорбленное самолюбие. Потом он начал искать для Юли оправдания (как будто она его об этом просила!). А потом стал просто скучать по ней, устав вспоминать, мысленно спорить и просчитывать возможные варианты примирения. Он, забыв об обидах, даже готовил ей подарки!

Но лето шло неделя за неделей, и не находилось повода увидеться – не идти же ему первому к ней, это уж дудки! Потом, узнав, что в театре начались репетиции, он ждал. Что Тарасова (а может, и Юля вместе с ней) придет к нему за деньгами – он, конечно, даст, без вопросов, но опять же не самому ведь бежать к ним с конвертиком в зубах. Кто знает, как отреагируют эти ненормальные?

Но сентябрь подходил к концу, а к Мордвинову никто из театра не приходил. И однажды он сам, наплевав на все резоны, все-таки подъехал к Юлиному дому и стал ждать, когда она вернется с репетиции. В театр после их ссоры ему приходить не хотелось, и маячить возле служебного входа, где все знали его машину, он тоже не мог. Ждать пришлось долго, но провести еще несколько дней наедине с мыслями Павел не имел ни малейшего желания. Когда он наконец увидел входящую во двор Юлю с сумками в руках, он выскочил из машины и бросился ей наперерез. И только потом сообразил: а ведь он так и не придумал, с чего начать разговор и как объяснить свое появление.

– Юля! – окликнул он и замялся: как дальше? «Здравствуй» или «здравствуйте»? – Э… Добрый вечер!

– Здравствуйте, Павел Андреевич! – отчего-то ничуть не удивилась Юля. – Вы тут какими судьбами?

Оттого, что она назвала его на «вы», Павел расстроился, но в ее голосе прозвучала радость, и это отчасти скрасило его разочарование.

– А я к вам, – признался Павел. – Или можно «к тебе»?

Юля на минуту замешкалась, и Павел с удовольствием отметил, как на ее лице промелькнула растерянность. Это была совершенно женская реакция: непонятно, по делу пришел старый знакомый или по личному вопросу, так как же себя вести? И спросить невежливо, все-таки не соседкин муж, который приперся непонятно зачем.

– За жизнь поговорить. Много вопросов накопилось, – почувствовав себя гораздо увереннее, весело продолжил Павел. – Можно?

Не дожидаясь разрешения, он подхватил одну из ее сумок, ту, что побольше, и Юли ничего не оставалось, как пойти вслед за нежданным гостем к подъезду.

Впрочем, тот факт, что гость был нежданным (а с какой бы стати?), совсем не означал, что он был нежеланным. Юля даже сама удивилась, как замерло и подпрыгнуло у нее сердце, когда она увидела в своем дворе директорскую машину. За прошедшие два с половиной месяца она не раз думала о Павле и о ссоре, случившейся в день закрытия сезона, за которую ее отчитала Тарасова («Девочка моя, все то же самое, но только мягче! И предварительно подумав, стоит ли вообще открывать рот. А при таком подходе можно столько врагов себе нажить, что сама удивишься!»). В самом деле, зря она тогда набросилась на Павла. Он хотел им только добра, хотел помочь и говорил вполне искренне, а она… она тогда просто устала, наверное. Поэтому и сорвалась. Но не идти же извиняться?

– Серега дома? – спросил Павел, пристраивая сумку в прихожей и оглядываясь в поисках тапочек в красно-коричневую клетку, которые Юля всегда ему выдавала.

– Серега поступил в Щепку! – пропыхтела Юля, выкапывая что-то из нижнего ящика прихожей. Это оказались тапки, и Павел обрадовался им, как старым знакомым, которые, похоже, никому, кроме него, тут не требовались.

– Куда? – не понял он.

– В Щепкинское училище в Москве, это такой театральный вуз, очень хороший. Конкурс был просто сумасшедший! – пояснила Юля уже из кухни. – Ты есть будешь?