Марли и мы - Джон Грогэн

Я потряс Дженни и, когда она открыла глаза, спросил:

– Когда Донна принесла цыплят, ты ведь попросила ее еще раз проверить, все ли они курицы, правда?

– А ты что, можешь их отличить? – спросила она, перевернулась на другой бок и снова заснула.

Это называлось определение пола. Фермеры, разбирающиеся в своем деле, могут посмотреть на новорожденного цыпленка и определить с точностью до 80 %, мальчик это или девочка. На фермерском рынке птица определенного пола имела цену повыше. Более дешевым вариантом было купить птиц неизвестного пола. В таком случае молодых петушков забивают на мясо, а курочек оставляют, чтобы они неслись. Но это требовало умения убивать, ощипывать и потрошить любых лишних петушков, которые могли обнаружиться позже. Как известно любому, кто хоть раз разводил кур, два петуха в стае – это перебор.

Как выяснилось, Донна даже не удосужилась определить пол наших цыплят, и три из них оказались петухами. Коробка на кухне стала похожа на приют для мальчиков-сирот. Самая проблемная черта петухов заключается в том, что они не желают уступать позицию лидера другому петуху. Если у вас равное количество кур и петухов, вы можете подумать, что они разойдутся по парам. И ошибетесь. Петухи начнут бесконечный бой, жестоко расцарапывая друг друга, чтобы определить, кто станет главным в курятнике. Победителю достанется все.

Как только наши петушки подросли, они начали клювом отстаивать свое положение и кукарекали в честь победы. Учитывая, что они так и остались на кухне, и именно там, переполненные тестостероном, давали волю своим клювам, пока я носился на задний дворик смастерить курятник, все это не доставляло мне никакой радости. Ширли, наша единственная востребованная бедняжка, получала больше внимания, чем могут мечтать самые похотливые женщины на свете.

Я думал, что постоянное пение наших петушков сведет Марли с ума. В его молодые годы одно только сладкое чирикание крошечной певчей птички в саду «заводило» его до бурного лая, и он начинал кидаться от одного окна к другому. Тем не менее эти кричащие в нескольких шагах от его миски петушки не оказывали на него никакого действия. Казалось, он и не подозревал об их существовании. С каждым днем они кукарекали все громче, и эхо разносилось в пять утра по всему дому: ку-ка-ре-куууууу! Несмотря на суматоху, Марли продолжал спать. И тогда мне впервые пришла в голову мысль о том, что, возможно, он не просто игнорирует шум, он может просто его не слышать. Как-то раз, когда он дремал на кухне, я подошел к нему сзади и назвал по имени: «Марли?» Ничего. Я повысил голос: «Марли!» Ничего. Я хлопнул в ладоши и закричал: «МАРЛИ!» Он поднял голову и уши и безучастно осмотрелся, постаравшись определить местонахождение источника шума. Я повторил последнюю комбинацию – громко хлопнул и выкрикнул его имя. На этот раз он повернул голову настолько, чтобы краем глаза увидеть меня. А, так это ты! Он вскочил, завилял хвостом, потому что был счастлив, хотя, конечно, не ожидал увидеть меня. Он уткнулся мне в колени в знак приветствия и застенчиво посмотрел на меня, будто спрашивая: «Ну и зачем ты подкрался ко мне исподтишка?» Похоже, пес терял слух.

Такое развитие событий было реальным и предсказуемым. В последние месяцы Марли, казалось, совершенно не замечал меня, чего никогда не было раньше. Я звал его, а он на меня даже не смотрел. Я брал его на прогулку перед сном, он принюхивался в саду, не обращая внимания на мой свист и призывы вернуться обратно. Он засыпал у моих ног в гостиной, и когда кто-то звонил в дверь, даже не открывал глаз.

Уши Марли доставляли ему неприятности с самого раннего возраста. Как и многие лабрадоры, Марли был предрасположен к ушным инфекциям, и мы потратили немалые суммы на антибиотики, мази, моющие средства, капли и визиты к ветеринару. Псу даже пришлось перенести операцию по укорочению наружных слуховых проходов, чтобы предотвратить развитие болезни. До того как мы принесли домой петухов, которых не слышать было невозможно, мне и в голову не приходило, что за эти годы проблема усугубилась и наша собака постепенно переселялась в мир приглушенного и отдаленного шепота.

Казалось, сам Марли мирился с болячками. Он прекрасно переносил пенсионный возраст, и проблемы со слухом не влияли на его размеренный деревенский образ жизни. На самом деле, глухота служила веским оправданием его непослушания. В конце концов, как он мог отреагировать на команду, которой не слышал? Каким бы тупоголовым он ни был, я мог поклясться, он понял, что глухота ему пошла только на пользу. Положи ему кусок мяса в миску – он прибежит из соседней комнаты, ведь его способность улавливать притуплённый звук шлепнувшегося на металл мяса никуда не исчезла.

Но покричи ты ему, когда он где-то гуляет, и он, скорее всего, не отзовется, более того, весело побежит прочь, даже не посмотрев через плечо виноватым взглядом, как делал прежде.

– Мне кажется, пес жульничает, – поделился я с Дженни.

Она согласилась, слух у Марли появлялся выборочно, но каждый раз, когда мы испытывали его – подкрадывались сзади, хлопали в ладоши и кричали его имя, он не реагировал. Зато когда бросали в его миску еду, он прибегал незамедлительно. Он казался глух ко всем другим звукам, кроме одного, самого приятного его сердцу, а вернее, его желудку – сигналу к обеду.

Марли по жизни был вечно голодным. Мы не только ежедневно насыпали ему большие порции собачьего корма, достаточные, чтобы прокормить целое семейство чихуа-хуа, мы начали добавлять в его рацион объедки со стола, несмотря на мудрые советы всех книг о собаках. А в них говорилось следующее: объедки приучают собак к человеческой еде, и животные начинают отказываться от собачьего корма. И кто сможет поставить это в вину, если им приходится выбирать между недоеденным бифштексом и сухим кормом? Объедки способствовали ожирению собак. Лабрадоры, в частности, были склонны к полноте в области щек, особенно когда достигали среднего возраста и позднее. Некоторые лабрадоры, особенно английские, вырастая, становились такими толстыми, что походили на воздушные шары.

Но хотя у Марли было много проблем, ожирение в их списке не значилось. Неважно, сколько калорий в него входило, он всегда сжигал больше. Вся его несдержанность и возбудимость требовали огромных затрат энергии. Он напоминал высоковольтный электрический провод, который в одно мгновение превращает каждый грамм топлива в чистую энергию. Марли был необычным физическим экземпляром, той собакой, на которую заглядывались прохожие. Он был значительно крупнее среднестатистического лабрадора, который весит 32–40 кг. Даже когда Марли постарел, основу его массы составляли именно мышцы, 48 кг точеных мускулов, практически без капли жира. Его грудная клетка походила на маленький бочонок пива, но в области ребер под кожей не было жировой прослойки. Мы не за ожирение беспокоились, а за худобу. Во время наших частых визитов к доктору Джею, еще в период проживания во Флориде, мы с Дженни высказывали одинаковые опасения: мы скармливали Марли ужасающее количество еды, а он был значительно более тощим, чем большинство лабрадоров. Причем нам казалось, что он постоянно умирал с голоду, даже непосредственно после того, как проглатывал ведро корма, которого, судя по всему, хватило бы лошади. Неужели мы морили его голодом? Доктор Джей всегда давал мне один и тот же ответ. Он проводил руками по гладким бокам Марли, после чего последний от невероятного счастья пускался в пляс по тесному кабинету. А потом доктор говорил: что касается физических показателей, у Марли все идеально.