Марли и мы - Джон Грогэн

– Делайте так, как делаете, – советовал он.

А потом, когда Марли просовывал голову между его коленями или воровал ватный тампон с тумбочки, добавлял:

– Ясное дело, мне не нужно вам опять объяснять, сколь велик у него расход нервной энергии.

Каждый вечер после ужина приходило время покормить Марли, и я наполнял его миску собачьим кормом, а потом подкладывал ему все вкусные объедки с нашего стола. С тремя маленькими детьми за столом объедки оставались каждый день. Хлебные корки, мясная подливка, крошки, остатки супа, куриная кожа, соус, рис, морковь, пюре из чернослива, сэндвичи, макароны трехдневной давности – все это отправлялось в миску Марли. Может, наш питомец и вел себя как придворный шут, но рацион у него был как у принца Уэльского. Мы прятали от него только самую вредную для собак еду – молочные продукты, сладости, картошку и шоколад. Бывало, я спорил с людьми, которые покупали для своих питомцев человеческую еду, но когда я сам добавлял в рацион Марли продукты, которые в противном случае пришлось бы выкинуть, я чувствовал себя бережливым и милосердным благодетелем. Я разнообразил рацион своего любимца, и это всегда оценивалось им по достоинству.

Когда Марли еще не занимал должность нашей семейной мусорной корзины, на него были возложены обязанности команды мойщиков. Ни одно пятно не было для нашей собаки слишком большим. Если кто-то из детей опрокидывал на пол тарелку, полную макарон с фрикадельками, все что нужно было сделать, это свистнуть и подождать, пока Старый Моющий Пылесос всосет в себя все до последней крошки, а потом вылижет пол до блеска. Выскользнувшие из рук горошины, упавший сельдерей, вывалившиеся из кастрюли макароны, пролитое яблочное пюре – не важно, что это было. Если еда падала на пол, она моментально уничтожалась. К изумлению наших друзей, Марли съедал даже листья салата.

Однако еде было совсем необязательно падать со стола, чтобы попасть к Марли в желудок. Он был искусным вором, его никогда не мучили угрызения совести. Чаще всего его жертвами становились ничего не подозревающие дети, если только он знал, что ни я, ни Дженни не наблюдаем за ним. Дни рождения были и для него настоящим праздником. Он продирался сквозь толпу пятилетних малышей, бесстыдно выхватывая из их ручонок хот-доги. А во время одной из вечеринок он кусок за куском стаскивал десерт с бумажных тарелок, которые дети держали на коленях, и, как мы прикинули позже, ему досталось не меньше двух третей торта.

Неважно, сколько еды ему доставалось официально и подпольно. Он всегда хотел больше. Вот почему, когда Марли стал терять слух, мы не удивились, что он по-прежнему прекрасно слышал сладкий, такой притягательный звук еды в своей миске.

Однажды я приехал с работы, и дома никого не было. Дженни где-то гуляла с детьми. Я позвал Марли – ответа не последовало. Я поднялся наверх, туда, где он часто дремал, оставаясь один, но нигде не нашел своего пса. Переодевшись, я снова спустился и обнаружил Марли на кухне в позе, которая не предвещала ничего хорошего. Он стоял спиной ко мне на задних лапах (передние лежали на кухонном столе) и доедал остатки тоста с сыром. Первым моим желанием было громко отчитать его. Но вместо этого я решил проверить, на какое расстояние мне удастся подкрасться, прежде чем он поймет, что не один. Я на цыпочках подобрался так близко, что мог бы дотронуться до него рукой. Пока он поедал корочки, его взгляд все еще был прикован к двери, которая ведет в гараж, ибо он знал, что когда Дженни с детьми вернутся, то войдут именно через нее. А в то мгновение, когда дверь откроется, он упадет под стол и изобразит что спит. Очевидно, он не додумался, что и Папочка тоже должен вернуться домой, и он вполне может войти через входную дверь.

– Эй, Марли? – сказал я спокойно. – Ну и что ты тут делаешь?

Он продолжал заглатывать тост, не подозревая о моем присутствии. Его хвост безжизненно повис. Это в первую очередь свидетельствовало о его уверенности, что в доме больше никого нет и он проводит крупнейшую кражу века. Конечно, он был доволен собой.

Я громко откашлялся – он все еще не слышал меня. Я причмокнул губами. Ничего. Он смел первый тост, отодвинул носом тарелку в сторону и потянулся за корочками на второй тарелке.

– Ты нехороший пес, – сказал я Марли, пока его челюсти смыкались.

Тут я щелкнул пальцами два раза, и он застыл не дожевав. Что это было? Неужели я слышал звук открывающейся двери машины? Спустя секунду он убедил себя, что ничто ему не угрожает, и вернулся к краденой закуске.

Вот тогда-то я и хлопнул Марли по заднице. С тем же успехом я мог поджечь шашку динамита. Старый пес чуть из шкуры не выпрыгнул. Он стремительно бросился вниз и, как только увидел меня, упал на пол и выставил свой живот в знак капитуляции.

– Ты арестован! – крикнул я ему. – Арестован!

Но мне даже не хотелось ругать его. Марли был глухим старым псом. Я не собирался его изменять, да и вряд ли такая возможность существовала. Зато поймать его с поличным было невероятно весело, и я хохотал, когда он моментально отскочил от стола. Но теперь, когда он лежал у моих ног, вымаливая прощение, мне вдруг стало грустно. Наверное, в глубине души я надеялся, что он не признает своей вины и, как в старые добрые времена, попытается удрать от меня.

Я закончил строительство курятника. Это было нечто треугольное из клееной фанеры и по виду напоминало разводной мост. Главное, что туда теперь можно было поместить петухов-агрессоров. Затем добрая Донна обменяла двух наших петушков на курочек. Теперь по двору бегали три девочки и один мальчик, накачанный тестостероном, который мог делать только три вещи: ждать секса, заниматься сексом или хвастливо кукарекать о недавней близости. Дженни подметила, что если мужчины следовали бы исключительно своим инстинктам, не обращая внимания на принятые в обществе условности, они стали бы петухами. Мне нечего было ответить. Признаюсь, я немного завидовал петуху, этому счастливому гаденышу.

Каждое утро мы выпускали птиц погулять во дворе, и Марли всегда несколько раз пытался заигрывать с ними, пока у него были силы. Казалось, что какой-то ген посылает ему изнутри срочное сообщение: «Ты лабрадор, а они птицы. Не кажется ли тебе, что неплохо было бы за ними погоняться?» Марли это занятие не доставляло особого удовольствия. Вскоре птицы поняли, что неуклюжее животное палевого цвета не представляет ровным счетом никакой угрозы, а Марли научился делить территорию с новыми пернатыми захватчиками. Однажды, пропалывая грядки, я увидел, что Марли и куры бегут к огороду. По пути куры клевали пса, а Марли лишь сопел. Словно старые друзья вышли на прогулку в воскресный день.

– И после этого ты еще носишь звание охотничьей собаки! – покритиковал я его. Марли подбежал ко мне, поднял лапу, описал куст помидоров и отправился к своим новым приятелям.

Даже старый пес может многому научить человека. Глядя на слабеющего с каждым месяцем Марли, мы понимали бренность и нашего человеческого бытия. Мы с Дженни не дотянули еще даже до отметки среднего возраста. У нас росли маленькие дети, на здоровье мы не жаловались, а старость казалась далекой. Проще всего было отрицать неизбежное течение времени, надеясь, что нас оно как-нибудь обойдет стороной. Но Марли лишил нас роскоши такого отрицания. Мы видели, как он седеет, глохнет, с трудом передвигается, и невозможно было не понимать, что он, видимо, скоро умрет… да и мы тоже когда-нибудь. Каждое живое существо рано или поздно становится немощным, но собаки стареют особенно стремительно. За короткий промежуток времени в двенадцать лет Марли превратился из подвижного щенка в неуклюжего молодого пса, потом в сильную взрослую собаку и, наконец, в немощного инвалида. Собачий год обычно приравнивается к семи человеческим, то есть сейчас по нашим меркам ему было почти 90.