Невеста императора - Игорь Ефимов

Я наконец одолеваю робость — прижимаюсь лбом к ее волосам. Потом — щекой к виску. Она не отстраняется, сидит, не меняя позы. Дрожь бьет нас обоих. Я, зажмурясь, опускаю лицо еще ниже. И вдруг чувствую на своей щеке, где-то между глазом и носом, прикосновение ее влажных губ. Только после этого она высвобождается из моих рук, встает и уходит, кутаясь в платок. А я остаюсь над загадочным узором рассыпанных семян, и даже про них никакой прорицатель не сможет сказать мне — то ли прорастут они садом, то ли раннее солнце иссушит их в камнях, то ли задушит терние, то ли поклюют перелетные птицы.

ЮВЕЛИР МАНИЙ — О ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЯХ И БЕСЦЕННОМ ХЛЕБЕ

К нам, в Капую, война явилась не свистом стрел, не стонами раненых, не грохотом боевых колесниц, а нашествием летучих муравьев. То ли они расплодились на трупах, валявшихся вдоль дорог, то ли их выгнали из леса долгие пожары. Муравьи покрывали навесы над лавками, нагретые стены домов, вились столбом у балконов, барахтались в бассейнах с питьевой водой. Они не кусались, но у моей жены руки и плечи покрылись экземой от отвращения к ним. «Казни египетские!» — вскрикивала она, смахивая их тряпкой со стола, с платья, с полок.

Я же едва замечал эту напасть.

В тот год я только-только закончил учение у златокузнеца и был принят в коллегию ювелиров. Наконец-то я мог работать самостоятельно, наконец-то мог применить кое-какие, почти забытые, приемы нашего ремесла, о которых я прочел в старинных свитках в библиотеке. Например, я начал делать маленькие амулеты из золота для детей, какие описаны еще у Плавта и Плиния. Топорик, птица, маленький кубок, башмачок — их нанизывали на цепочку и вешали ребенку на шею или на плечо. Известно ведь, что золото — лучшая защита от злого глаза, так что амулеты шли нарасхват.

Но первый настоящий успех пришел ко мне, когда я возродил кроталии — серьги из двух болтающихся рядом жемчужин. Оправу я делал из дутого золота, так что при движении головы жемчужины стукались друг о друга и слегка позванивали. Особенным успехом они пользовались у немолодых дам. (Качнешь головой — и все лица поневоле оборачиваются к тебе.)

Также привлекали заказчиков золотые броши с отчетливым черным рисунком. Я делал порошковую смесь из меди, свинца и серы, засыпал ею гравированные бороздки в золоте и нагревал. Порошок плавился и потом прилипал к золоту тончайшим узором. Эта техника называлась «нигелус» — она тоже была почти позабыта.

Драгоценные камни имели надо мной власть почти колдовскую. Причем не самые дорогие, а те, что поддавались резьбе. Кольца с печатками из аметиста, коралла, яшмы, малахита приводили меня в какое-то оцепенение. Мне казалось, что из них медленно течет сгущенный солнечный свет. Я и сам пробовал свои силы в вырезании камей. Но тут надо было быть крайне осторожным. Коллегия резчиков строго следила за тем, чтобы у ее мастеров не отбивали хлеб. Поэтому я для виду нанимал одного старенького мастера, излеченного годами от лихорадки тщеславия, и помечал потом свои работы его инициалами. Он не возражал и никогда не выдал меня.

Другой опасностью были богатые дамы, которых я встречал на улице, в церкви, у здания суда, в лавках. Если я замечал на них необычное ожерелье, или старинный браслет, или головной обруч из Греции или Египта, я начинал лавировать в толпе таким образом, чтобы оказаться поближе и рассмотреть. Со стороны меня можно было принять за тайного обожателя или за вора, пытающегося подкараулить удачный момент. И так оно и случилось однажды, когда я подкрадывался к матроне Марселине — жене главного капуанского богача. Слуги ее схватили меня, повалили на землю. В воздухе замелькали палки.

— Госпожа моя! — возопил я, — Пощади! Я только хотел разглядеть, не из испанского ли сердолика застежка на твоем плече.

В толпе нашлись соседи с нашей улицы, подтвердившие, что я просто ювелир, одержимый страстью к камням. Марселина сжалилась и даже пригласила меня к себе в дом, взглянуть на ее коллекцию старинных колец.

Святители и апостолы! Чего там только не было!

В специальных ящичках блистали греческие кольца с вделанными в них резными печатями. Головы богов, философов и полководцев застыли в торжественной процессии, словно бы двигавшейся к невидимому храму. Египетские мастера были великими искусниками в работе с золотой проволокой, сплетали из нее миниатюрных птиц и зверей. Римские кольца Марселина разделила на две группы. В одной были кольца с камнями животного происхождения — жемчуг, кораллы, слоновая кость, янтарь. В другой — все остальные. У нее было даже кольцо работы великого Аспасиоса, с изображением рукопожатия — таким кольцом купцы любили скреплять свои сделки.

Марселина была рада показать свою коллекцию зрителю, у которого глаза загорались восхищением, а не завистью. Она стала моей постоянной заказчицей. Это для нее я сделал золотое блюдо с изображением Даниила во рву со львами, которое было признано лучшей работой года в нашей коллегии.

Так что дела у меня шли превосходно. Я работал много и с увлечением, иногда оставался в мастерской за полночь. Однажды, почувствовав голод, я вышел в затихший дом, прошел на кухню, но, сколько ни шарил на полках, не смог найти ни лепешки, ни сыра, ни яйца, ни яблока. Рассерженный, я разбудил жену и спросил, где она вздумала прятать съестное. Она заплакала и призналась, что в доме вот уже второй день нет ни крошки. Что они вместе со служанкой обегали все лавки и базары, но смогли найти только две свеклы и головку латука, которые и были съедены за обедом. Что из-за войны начался настоящий голод, а я не хочу ничего замечать, спрятавшись среди своих наковален, резцов, печей, щипцов.

В ту ночь я словно очнулся.

Я припомнил, что видел и исхудавших людей на улице, и толпу нищих у нашей церкви, выраставшую день ото дня, и телегу с трупами бедняков, проезжавшую под нашими окнами чуть не каждое утро. Но такова наша способность глядеть и не видеть, слушать и не слышать, знать и не помнить. Не о ней ли предупреждал нас Иисус Христос, призывая всегда иметь чресла препоясанными и светильники горящими? Вот все кругом происходит по слову Его, сказанному на горе Елеонской: «Восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады и моры». А я, нерадивый раб, прячусь от зова Господина своего, цепляюсь за сокровища земные.

Пристыженный, я решил на следующий же день оставить на время свои ювелирные страсти и отправиться добывать хлеб насущный для себя и родных. У брата моего была ферма под Экланумом. Я знал, что он не откажется продать мне что-нибудь из своих запасов. Жена умоляла меня не ехать, рассказывала о бесчинствах разбойников на дорогах, о весенних разливах горных ручьев и речушек.

— Помнишь, как мой дядя погиб под оползнем три года назад? — взывала она. — Мы ведь так и не нашли его, поставили могильную плиту наугад, на краю обрыва.

Но меня уже было не удержать.

Взяв одного слугу, одну запасную лошадь и много пустых мешков, я выехал через восточные ворота Капуи, пообещав стражникам поделиться с ними своей добычей на обратном пути.