Личная жизнь Петра Великого - Елена Майорова

Насильственный акт Петра превратил Церковь в духовный департамент империи — Синод. С 20-х годов XVIII века церковный суд потерял даже видимость самостоятельности. Осуждения и отлучения, духовная цензура продолжались уже как деятельность одного из государственных учреждений российской монархии. Если ранее Русская церковь проповедовала гуманистические идеалы христианства, отрицала насилие и сеяла просвещение, то под эгидой Петра чины духовного ведомства все более «отступали от культуры», мешали «приращению наук», смелому движению человеческой мысли.

Несмотря на блестящие полемические способности своих сотрудников «из духовных», в умах большинства своих подданных Петр оставался Антихристом.

После длинного ряда арестов лиц разных сословий, после лютых пыток в августе 1722 года в Москве на Болоте был казнен «старец безумный Левин». Его вина заключалась в том, что он находил в Петре олицетворение Антихриста. Правительствующий Сенат приговорил обезглавить старца, а тело его сжечь. Перед казнью у Левина вырезали язык, «чтобы он злых слов народу не рассеивал», отрубленная голова направлена в Пензу, место его рождения, для выставления на столбе.

Петр очень стремился к союзу с Францией. Париж манил его еще в 1698 году, во время Великого посольства. Петр ждал, даже пытался вызвать приглашение, но его не последовало. Царь утешился довольно скоро. «Русскому, — говорил он, — нужен голландец на море, немец на суше, а француз совсем ни к чему». Но и Франция относилась весьма равнодушно к существованию московитского царства где-то далеко на Востоке. Его монарх сохранял облик властелина экзотического, странного, темного, но, в общем, мало любопытного. До 1716 года имя победителя при Полтаве даже не значилось в списке европейских государей, напечатанном в Париже.

Но двум столь сильным государствам невозможно было жить в Европе и не поддерживать дипломатических отношений. Дипломаты Петра установили контакт с представителями Версальского двора. Теперь Франция, пытаясь спасти свою союзницу Швецию от неминуемой катастрофы, готова была взять на себя роль посредницы в ее переговорах с Россией. Поездка царя во Францию в 1717 году была устроена с целью ускорить окончание Северной войны и подготовить брак его восьмилетней дочери Елизаветы с семилетним французским королем Людовиком XV.

Если бы альянс, предлагаемый русскими, учредился, то Россия могла вознестись на вершину величия. Замысел состоял в том, чтобы объединиться с королем шведским, если бы тот уступил России обширные провинции, после чего уничтожить господство Дании на Балтийском море, ослабить гражданской войной Англию и переместить в Московию всю северную торговлю. С самого начала стороннему наблюдателю было ясно, что русские дипломаты работали плохо: Франция именно сейчас вступила в переговоры о союзе с императором и английским королем Георгом.

Петр редко разлучался со своей любимой подругой, но Екатерина не сопровождала его во время путешествия по Франции. По-видимому, Петр сознавал, что его ненаглядная «Катинька» годится только для домашнего пользования да для мелких германских княжеств — в Париж он поехал без нее. Человек достаточно проницательный, он понимал, что там ему предстоит очутиться среди новых элементов культуры и утонченности жизни, предъявляющих другие требования благопристойности и приличий.

Молодой маркиз де Майи-Нель был приставлен к царю, чтобы организовать его путешествие из Кале в Париж. Эта миссия оказалась нечеловечески трудной и провальной с самого начала. Прежде всего маркиз явился не вовремя, потому что наступила русская Пасха и все были мертвецки пьяны. Один государь держался на ногах и находился почти в обычном состоянии, хотя выходил инкогнито в восемь часов вечера, отправляясь пить к своим музыкантам, помещенным в трактире. Но и на трезвую голову маркиз вызывал у царя только раздражение. Петр постоянно осыпал его насмешками и тяжеловесно острил относительно привычки де Майи-Неля переодеваться по нескольку раз в день. «Видно, молодой человек не может найти портного, который одел бы его вполне по его вкусу», — язвил царь, не любивший расставаться со старой грязной одеждой[26].

«Люди, — впоследствии писал Майи, — обыкновенно руководствуются рассудком, но этот человек, если можно назвать человеком того, в ком нет ничего человеческого, не признает рассудка вовсе. Я желал бы от всего сердца, чтобы он уже прибыл в Париж и даже оттуда уже выехал».

Во время этого визита, не слишком желанного для французского правительства, де Либуа, вельможа, ответственный за прием русского царя, писал: «В царствующей особе есть зачатки добродетели, но совсем дикой… он встает рано утром, обедает около десяти утра и, если хорошо пообедал, после легкого ужина ложится в девять. Но между ужином и обедом он немыслимо много выпивает анисовой водки, пива и вина и съедает фруктов и всякого рода съестных припасов… У него всегда в руке две или три тарелки, которые готовит его личный повар. Он выходит из-за роскошно накрытого стола, чтобы продолжить трапезу в своей спальне».

Еще один очевидец описывал сорокапятилетнего Петра в это время так: «Царь очень велик ростом, несколько сутуловат и имеет привычку держать голову немного вниз. Он смугл, и в выражении его лица есть что-то суровое».

Во Франции он наверняка ограничивал свой нрав и только отчасти выказывал манеры, которые были «просты, свободны и часто довольно неприличны». Ему не удалось скрыть резкость движений, подозрительность, полную бесцеремонность и крайнюю невежливость. Впрочем, простота поведения не исключала величавости; дурные манеры не заслоняли ненасытную любознательность ума.

За довольно короткое время он успел посетить Дом Инвалидов, потолковать с ветеранами и попробовать их суп. На Монетном дворе наблюдал за чеканкой медали в честь своего пребывания во Франции. В кабинете окулиста Вульгауса присутствовал при удалении катаракты. Побывал в Сорбонне, в Коллеже Четырех Наций, где скромно уклонился от участия в богословском диспуте. Петр не упускал ни одной возможности узнать что-нибудь новое.

Искусства интересовали его меньше.

Хранившиеся в Лувре королевские драгоценности, стоимостью в 30 миллионов, вызвали у него гримасу: он нашел, что деньги выброшены зря. Маршал де Виллеруа, показывавший ему эту выставку, предложил затем взглянуть на «величайшее сокровище Франции», и Петр долго не мог сообразить, что речь идет о маленьком короле. Своего собственного наследника Алексея он отнюдь не считал сокровищем.

Герцог д’Антен раздобыл портрет Екатерины и повесил над камином. Это доставило царю большое удовольствие.

Петр желал во что бы ни стало увидеть морганатическую супругу Людовика XIV маркизу де Ментенон. В это время ей было восемьдесят два года, и она меньше всего была склонна демонстрировать себя северному царю. Однако он явился в Сен-Сир. Маркиза приняла его, лежа в постели. Петр не пожелал уважить невинное кокетство старой, некогда красивой женщины, не желавшей показывать ему все разрушения, нанесенные временем. Он приказал раздвинуть полог постели, чтобы ее получше разглядеть. «Можете себе представить, насколько он остался доволен», — писала своей племяннице мадам де Ментенон.