Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930-1945 - Альберт Шпеер

Геббельс и его жена приехали в Байройт в тот же день, что и я, и разместились в новой пристройке виллы. Геббельс казался очень напряженным. Его жена весьма откровенно сказала мне: «Это было так ужасно. Муж грозил мне. Я только-только начала приходить в себя в «Гаштейн», как он вдруг объявился в отеле. Три дня он беспрерывно спорил со мной, пока я наконец не сдалась. Он шантажировал меня детьми – угрожал отобрать их. Что мне оставалось? Наше примирение – всего лишь спектакль. Альберт, это ужасно, но пришлось дать клятву, что я никогда больше не увижусь с Карлом наедине. Я так несчастна, однако у меня нет выхода».

Что более соответствует этой семейной трагедии, чем опера «Тристан и Изольда»? Гитлер, чета Геббельс, фрау Винифред Вагнер и я слушали ее, сидя в большой центральной ложе. Фрау Геббельс – справа от меня – тихо проплакала весь спектакль. Во время антракта она безудержно рыдала в углу салона, пока Гитлер и Геббельс показывались из ложи публике, усердно притворяясь, что не замечают неловкости ситуации.

На следующее утро мне пришлось объяснять Гитлеру, недоумевающему по поводу поведения фрау Геббельс, подоплеку так называемого примирения. Как глава государства Гитлер одобрил развязку, но тут же при мне послал за Геббельсом и сухо сказал, что лучше ему с женой немедленно покинуть Байройт. Не дав Геббельсу ответить и даже не пожав ему руку, Гитлер отпустил министра пропаганды и повернулся ко мне: «С женщинами Геббельс циник». Он и сам был циником, хотя несколько по-другому.

Когда бы Гитлер ни приходил посмотреть макеты берлинских зданий, одна часть проекта особенно его притягивала: будущее сердце рейха, которому суждено было в грядущие века символизировать могущество, достигнутое в эпоху Гитлера. Подобно тому как резиденция французских королей является драматическим фокусом Елисейских Полей, кульминацией ЕГО проспекта должна была стать группа зданий, непосредственно относящихся к его политической деятельности. Это были рейхсканцелярия, где вершились государственные дела; здание Верховного главнокомандования вооруженными силами, где сосредотачивалась мощь трех родов войск, и секретариаты: партийный (Борман), протокольный (Майсснер) и личных дел Гитлера (Боулер). В комплекс входило и здание рейхстага, но это вовсе не значило, что Гитлер отводил парламенту сколько-нибудь важную роль в осуществлении власти. Просто по чистой случайности в этом месте оказалось старое здание рейхстага.

Я предложил Гитлеру снести старый рейхстаг Пауля Валлота, но встретился с неожиданным сопротивлением. Гитлеру нравилось это здание, хотя он и намеревался использовать его лишь для общественных нужд. Он обычно помалкивал о своих конечных целях, а если иногда и раскрывал в разговорах со мной скрытые мотивы строительных планов, то лишь из-за той доверительности, которая почти всегда возникает между архитектором и его заказчиком. «В старом здании мы можем открыть читальные залы и комнаты отдыха для депутатов. По мне, так зал заседаний можно превратить в библиотеку. Он рассчитан на пятьсот восемьдесят мест и слишком мал для нас. Новый рейхстаг построим рядом со старым. Спроектируйте зал на тысячу двести депутатов!»[57]

Такое представительство предполагает численность населения в сто сорок миллионов, и этими словами Гитлер продемонстрировал масштабность своих замыслов. Он имел в виду отчасти рост численности собственно немцев, отчасти включение в рейх других германских народов, но ни в коем случае не население покоренных стран, которому избирательные права не полагались. Я предложил просто увеличить число избирателей, которых представляет каждый депутат, и тогда можно было бы использовать старый зал заседаний, однако Гитлер не желал менять установленную Веймарской республикой пропорцию – один депутат представляет шестьдесят тысяч избирателей. Он так и не объяснил свои мотивы, но оставался тверд в этом решении, как и в вопросах формального сохранения прежней избирательной системы с ее фиксированными датами выборов, правом участия в голосовании, избирательными урнами и тайным голосованием. Здесь он явно хотел сохранить традицию, благодаря которой пришел к власти, хотя введенная им однопартийная система лишала эту систему всякого смысла.

Здания, обрамлявшие будущую площадь Адольфа Гитлера, оказались бы в тени огромного дворца, как будто Гитлер нарочно задумал самой архитектурой подавить весь процесс народного представительства. Объем дворца был в пятьдесят раз больше объема будущего здания рейхстага. Гитлер попросил меня разработать чертежи дворца летом 1936 года[58].

20 апреля 1937 года, в день его рождения, я принес ему чертежи, общий вид, вид в разрезе и первый макет. Гитлер пришел в восторг и оспорил лишь подпись под чертежами: «Разработано на основе идей фюрера». Он настаивал на том, что архитектор – я, и мой вклад должен быть оценен гораздо выше, чем его набросок, датированный 1925 годом. Однако я настоял на своей формулировке, и, вероятно, Гитлер был польщен моим отказом приписать авторство себе. По планам были изготовлены макеты отдельных частей, а в 1939 году – детальный деревянный макет всего дворца 3 метра высотой и макет интерьера. Пол вынимался, и можно было на уровне глаз изучать будущий эффект. Во время частых визитов Гитлер неизменно проводил много времени у этих двух макетов и с торжеством демонстрировал то, что пятнадцать лет назад показалось бы нелепой причудой. «Кто бы в те дни поверил мне, что когда-нибудь это будет построено!»

Самый большой в мире зал заседаний должен был представлять собой практически одно помещение, в котором могли разместиться стоя сто пятьдесят – сто восемьдесят тысяч человек. Несмотря на негативное отношение Гитлера к мистицизму Гиммлера и Розенберга, дворец, по сути, был культовым сооружением. По замыслу, с течением столетий благодаря собственной монументальности и установившимся традициям он приобрел бы такое же значение, как собор Святого Петра в Риме для католического христианства. Без этой псевдорелигиозной подоплеки расходы Гитлера на грандиозный дворец были бы бессмысленными и непостижимыми.

Трудно представить себе размеры ротонды (круглого зала с куполом) диаметром 251 метр. Легкий параболический изгиб грандиозного купола начинался на высоте 98 метров и завершался в 220 метрах от пола.

До некоторой степени образцом послужил римский Пантеон. Берлинский купол также имел бы наверху круглое световое отверстие, но большее, чем весь купол Пантеона (43,3 метра) и купол собора Святого Петра (44,2 метра), – 46,3 метра. Объем зала в шестнадцать раз превысил бы объем собора Святого Петра.

Внутреннее убранство предполагалось крайне простым. Трехъярусная галерея высотой 30,5 метра окружала зал диаметром 140 метров. Монотонность кольца из ста прямоугольных мраморных колонн высотой всего 24 метра (единственные вполне «человеческие» размеры) напротив входа нарушалась нишей высотой 50 метров и шириной 27,5 метра, выложенной золотой мозаикой. В нише на мраморном пьедестале высотой 14 метров должна была стоять единственная в зале скульптура: позолоченный германский орел со свастикой в когтях. Этот символ независимости можно назвать истинным первоисточником всего проекта грандиозной «улицы Гитлера». Перед орлом планировалось возвышение для лидера нации, отсюда он обращался бы с речами к народам своей будущей империи. Я постарался придать историческому месту соответствующую значительность, но тут выявился фатальный архитектурный изъян – грубое нарушение соразмерности интерьера. Грандиозный свод оптически сводил фигуру лидера к нулю.