На перепутье - Александра Йорк

— Диким или укрощенным? Цивилизованным и рациональным или жестоким и действующим по воле инстинктов? Религия называет это дихотомией: «Бог и дьявол». — «А я называю это мной», — подумал он. — Не знаю, — сказал Кронан вслух, — возможно, и есть люди, которые полностью человеки. Если судить по насилию, которое бушует в мире, то многие хуже, чем звери, но этот мотив человек многие века обходил без всякой на то причины. Большинство из нас, я уверен, прокляты и несут качества и того и другого. Ведь, если разобраться, это проклятие — быть человеком, не правда ли? Человеком, который вечно разрывается между служением Богу и служением дьяволу? — «Но сильные не поддаются животным страстям. Только слабые среди нас не выдерживают», — пронеслось у него в голове, и он почувствовал себя обессиленным: такая тяжелая волна вины на него накатила.

Тара не ответила. Она молча вошла в комнату.

— Ой! — Она остановилась на пороге. — Этот зал еще не закончен. Что здесь будет?

Кронан растерянно сел на одно из деревянных сидений, находящихся в комнате, и пожалел, что Блэр опаздывает. Это искусство чуждо ему, а эта молодая женщина проявляет такую заинтересованность, что заслуживает лучшего гида.

— Да нет, комната в основном закончена, — сказал он, стараясь отделаться от наваливающейся на него депрессии. — Пока еще не установлены визуальная и звуковая системы. Они будут способствовать прохождению солнца и облаков по полотнам, а также воспроизводить звук, который мы слышим, когда подносим к уху раковину. Так мне сказали. Не знаю, каким образом можно передать этот звук, но… — Он замолчал, потом продолжил: — Это комната для медитации. Религиозная комната, так мне сказали. Идея была взята у небольшого современного музея в Хьюстоне, где выставлены все эти черные полотна. Я не помню, кто художник. Все это снабжено различными современными приспособлениями и приближено к Средневековью с помощью церковных скамей, так мне сказали… — Его голос потонул в зловещей тишине.

Тара оглядывала восьмиугольное помещение, в котором находилась. Теперь она разглядела, что восемь стен были не покрашены, а завешаны огромными вертикальными прямоугольниками. Все полотна казались абсолютно одинаковыми, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что цвета несколько отличаются. Общее впечатление — что цвет черный, но, если смотреть подольше, можно было разглядеть намек на зеленое и пурпурное. В комнате больше ничего не было, за исключением чего-то, напоминающего деревянные скамьи в церкви, разрисованные стершимися надписями. Или это граффити? Перед каждым полотном стояли стулья. Кроме того, поперек комнаты лежал кусок чего-то железного, нечто вроде прямого бруса, который, казалось, остался после недавних строительных работ. Тара попыталась себе представить, как выглядела бы комната после завершения отделки — вместе с шумом раковины, солнечными лучами и бегущими облаками и ликвидированными остатками строительных работ. Неужели комната для медитации?

Кронан тихо сидел в одном из рядов. Он казался потерянным. Что-то в его согбенной позе вызывало сочувствие. Он сказал, что не понимает такое искусство. Тогда ему приходится тяжело, ведь он вынужден руководить всем музеем. Таре захотелось, чтобы поскорее пришла Блэр и просветила ее насчет этих темных полотен. Она села рядом с Кронаном. Пожалуй, им стоит отдохнуть — он уже пожилой человек, а ходит с ней битый час.

— Просто не знаю, что обо всем этом думать, — призналась Тара. — И вообще, зачем в музее комната для медитации?

— Когда-то я бы задал тот же вопрос, но сегодня меня уже ничто не удивляет. Более того, мне это представляется логическим продолжением того направления, каким уже некоторое время следуют музеи, — боюсь, они вмешиваются в традиционную роль религии. Как будто люди могут думать, что, глядя на предметы этого искусства, они впитывают в себя заключенную в них религиозную составляющую. В последние годы сильно увеличилось число посетителей музеев, но это не значит, что большее количество людей осознали важность искусства. Лично я не думаю, что они приходят, чтобы посмотреть на искусство, — они приходят найти Бога. Раз так, то комната для медитации в музее вполне в порядке вещей, не находите?

Тара сидела и молча смотрела на Кронана. Он поставил локти на колени, пристроил подбородок на сложенных ладонях и был явно погружен в собственные мысли. «Возможно, эта комната и в самом деле выполняет свою функцию», — подумала она.

При всплеске красного и белого в дверях они оба вздрогнули: красные сапоги, белое манто из рыси, красная шляпа, очень красные щеки и красные губы. Блэр весело рассмеялась.

— Поймала вас на медитации, верно? — Она остановилась на пороге. На лице широкая улыбка, в руке небольшой пакет. Запыхавшаяся, сияющая, Блэр обняла Тару, а пакет протянула Кронану.

— Сигнальный экземпляр «Уорлд Арт». Мы открываем журнал. — Затем ее глаза несколько потускнели. Почему она теперь так быстро теряет душевный подъем после секса? Обычно его хватало на несколько часов. Она снова обратила внимание на то, насколько Кронан похож на Уильяма.

— Простите, простите, простите, — пробормотала она. — Но мне не слишком жаль, что я пропустила ваш тур до этого места. — Блэр снова заставила себя воодушевиться. — Самые ценные экспонаты — в конце, там только те художники, которые попадают в новости. Пойдемте, — она повернулась, не входя в комнату. — Здесь мне трудно дышать. Давайте же развлечемся. А потом я приглашаю вас обоих на обед!

Кронан сразу запросил пощады.

— Заходите ко мне в офис, когда закончите осмотр, — сказал он. — Ваше «развлекательное» искусство испортит мне аппетит. Вы же знаете, что я думаю о последней части вашей экспозиции. Ведь, помещая в музей работы художников, которые попадают в новости, вы пропагандируете их творчество раньше, чем пройдет достаточно времени, чтобы можно было оценить их творчество. С моей точки зрения, им место в галереях, но не в музее.

— Ладно, идите в свое убежище. Мы с Тарой побродим одни.

Блэр начала рассказывать о том, что они увидят, еще до того, как они дошли до последнего зала.

— Большинство американских модернистов, слава Богу, не отягощены тяжелым багажом старых европейских мастеров, их философией и манифестами. Они больше заняты искусством «создания», вот почему их работы так меня вдохновляют.

— Вам они нравятся, потому что вы не представляете, чего от них можно ожидать?

— Вот именно. Моя приятельница Фло, агент Леона, говорит, что искусство сегодня просто ходовой товар. Но она ошибается. Эта моя любимая секция нового крыла, с одной стороны — святилище, с другой — игровая комната, одновременно и церковь и карусель. Несмотря на то что на дворе двадцатый век, от комнаты для медитаций у меня мурашки бегут по коже. Но здесь по-другому. Работы написаны прямо на стенах музея, потом они будут закрашены, чтобы продемонстрировать текучесть жизни, так что смотрите хорошенько сегодня. В будущем году их здесь не будет. Ну, — она обвела зал рукой, — что вы об этом думаете?

«Я думаю, что у меня крыша поехала», — подумала Тара. Она принялась медленно обходить огромный зал. Почему эмоциональное содержание внутренней жизни художника должно представлять интерес для кого-нибудь, кроме него, тех, кто его любит, и, возможно, его психиатра? Что же, вероятно, кого-то это глубоко интересует, иначе бы картины здесь не висели. Некоторые из них показались ей весьма декоративными — напомнили ткани или рисунки на керамических плитках. Одно гигантское полотно представляло собой смесь металлических и грязных красок, соединенных чем-то липким, какой-то резиной. Воздушными шариками? Другое — смесь белой, золотой, черной, голубой и других красок, блестело чем-то непонятным… толченым стеклом?