Рассвет - Генри Райдер Хаггард

Анжела была одной из тех редких натур, в которых страсть, известная нам под общим названием Любви, приближалась к совершенству настолько, насколько это вообще возможно в наших человеческих сердцах. Ибо есть много видов и разделений любви, начиная от любви чистой, незыблемой и божественной, которая изливается на нас свыше, и кончая убийственным безумием наподобие того, которым был охвачен Джордж Каресфут. Несомненно, одно из самых печальных свидетельств нашей несчастной человеческой сущности состоит в том, что даже среди самых чистых из нас нет никого, кто мог бы полностью избавить белизну своей возвышенной любви от ее земной грязи. Действительно, если бы мы могли настолько победить побуждения нашей природы, чтобы любить в совершенной чистоте, мы уподобились бы ангелам. Но подобно тому, как белые цветы иногда можно найти на самой черной скале, так и в мире расцветают духи столь же чистые, сколь и редкие — настолько свободные от зла, так надежно осененные всемогущим крылом Создателя, что они могут почти достичь этого совершенства. Только вот любовь, которую они должны дарить, слишком возвышенна, слишком свята и сильна, чтобы быть понятной остальным людям: часто она растрачивается на того, кто неравен ей и не умеет на нее ответить; иногда мудрее всего предложить такую любовь Тому, от кого она и снизошла…

Мы смотрим на скованную льдом реку, и ничто не говорит нам о том, что под этим прочным белым покровом течение устремляется к океану. Но вот приходит весна, заключенные в ледяную темницу воды разрывают свои оковы, и мы видим радостный поток, сверкающий в солнечном свете. Так произошло и с сердцем нашей героини; дыхание страсти Артура и свет глаз Артура согрели ее сердце и почти освободили реку любви. Уже сейчас можно расслышать, как трескаются и вздрагивают ледяные стены; скоро они падут, и ее глубокая преданность возлюбленному будет столь же сильна, как сильно стремление освобожденного потока к принимающему его морю.

«Хорошо сказано!» — отметит, быть может, читатель; но сказано, конечно, не настолько хорошо, чтобы описать самое прекрасное явление в этом странном мире — дар безвозмездной любви достойной женщины!

Как бы там ни было, слова эти послужат своей цели, когда нам станет ясно, что в сердечных делах двух главных действующих лиц на нашей сцене назревает кризис.

Как-то в субботу утром, когда май был уже на исходе, Филип объявил, что собирается уехать по делам в Лондон до понедельника. Этот человек давно уже очерствел душой по отношению к окружающему миру, и хотя Артур, опасаясь, что об Анжеле могут сказать что-нибудь недоброе, намекнул, что подобный отъезд будет выглядеть странно, Филип только рассмеялся в ответ, сказав, что не сомневается в способности своей дочери позаботиться о себе, даже когда речь идет о таком очаровательном молодом джентльмене, как Артур.

На самом деле целью Филипа было избавиться от Анжелы, выдав ее замуж за этого молодого Хейгема, который так удачно свалился прямо с небес, и которого он, пожалуй, даже полюбил. В связи с этим Филип справедливо заключил, что чем больше времени молодые люди проведут вместе, тем выше вероятность достижения его цели. Поэтому он старался как можно чаще оставлять их наедине.

Вечером в эту субботу Артур собрался с духом и пригласил Анжелу прогуляться с ним по развалинам. Анжела немного поколебалась, предчувствуя, что вот-вот что-то должно произойти, но необыкновенная красота вечера, не говоря уже о перспективе провести его в обществе Артура, склонила чашу весов в пользу согласия.

Это был один из тех вечеров, которые, если повезет, выпадают за все наше английское лето пять-шесть раз. Луна была в полном своем сиянии, и когда сумерки окончательно угасли, она залила небеса своим загадочным светом. Каждая веточка и травинка были видны так же ясно, как днем, но при этом блестели, словно матовое серебро. Стояла необыкновенная тишина, и воздух был таким неподвижным, что резкие тени деревьев бестрепетно лежали на траве, лишь увеличиваясь с каждым часом. Словом, эта ночь была одой из тех, что наполняют нас неописуемыми эмоциями, подводя к куда более тесному общению с невидимым, чем яркий солнечный день. В такой час мы иногда чувствуем — или думаем, что чувствуем — присутствие иных существ вокруг нас, и невольно прислушиваемся к шепоту невидимых крыльев и полузабытым голосам наших былых возлюбленных.

В этот особенный вечер именно такое чувство шевельнулось в сердце Анжелы, когда она медленными шагами направилась к маленькому деревенскому кладбищу, похожему на те, которые можно найти во многих сельских приходах, за исключением, разве того, что население деревни было очень маленьким, и свежих могил было совсем немного. У большинства старых могил вовсе не было надгробных камней, чтобы вспомнить имена забытых мертвецов; однако тут и там были разбросаны блеклые каменные плиты, некоторые из которых уже погрузились на фут или два в землю, некоторые лежали на ней ничком, а остальные были перекошены постепенным оседанием их опор под самыми разными углами, как будто они внезапно замерли посреди безумного вихря пляски Смерти.

Пробираясь между ними, Анжела остановилась под древним тисом и, указывая на один из скромных холмиков, которого едва касался лунный свет, тихо сказала:

— Это могила моей матери.

Это было и впрямь скромное последнее жилище — небольшой бугорок плотного зеленого дерна, окруженный оградой и засаженный турецкими гвоздиками и незабудками. В изголовье стоял белый мраморный крест, на котором Артур едва различил слова «Хильда Каресфут» и дату смерти.

Он хотел что-то сказать, но девушка остановила его легким движением, а затем, подойдя к ограде, закрыла лицо руками и застыла неподвижно. Артур с любопытством наблюдал за ней. Что, спрашивал он себя, происходит сейчас в голове этой странной и прекрасной девушки, выросшей такой милой и чистой среди унылого запустения, словно белая лилия, одиноко цветущая зимой на черных африканских равнинах? Вдруг Анжела подняла голову и увидела, что он вопросительно смотрит на нее. Она подошла к нему и тем нежным, почти умоляющим голосом, который составлял одну из ее величайших прелестей, сказала:

— Боюсь, вы считаете меня очень глупой.

— Почему же я должен считать вас глупой?

— Потому что я пришла сюда ночью, чтобы постоять перед полузабытой могилой.

— Я вовсе не думаю, что вы глупая. Мне просто интересно, что происходит у вас в голове.

Анжела опустила голову и ничего не ответила, а часы над их головами принялись отбивать время, своим угрюмым и торжественным звоном бросая дерзкий вызов ночной тишине. Что такого торжественного в ударе колокола на часах, когда стоишь ночью на церковном дворе? Может быть, в это время природа наша смягчается и потому более подвержена к влиянию суеверий? Или же тысячи свидетельств нашей смертности, окружающие нас, взывая с немой силой к нашим естественным страхам, распахивают на некоторое время врата нашего запечатанного до поры воображения, чтобы наполнить его обширные залы пророческими отголосками нашего конца? Наверное, спрашивать бесполезно. Результат остается одним и тем же: мало кто из нас может слышать эти звуки ночью без содрогания, и, если бы мы облекли наши мысли в слова, они бы звучали примерно так: