Сокровища Валькирии. Птичий путь - Сергей Алексеев

– Читайте!

Филин лишь глянул, но читать не стал.

– Я ознакомлен с этим документом. Но если господин Церковер не посчитал целесообразным передать вам список, я ничем помочь не в состоянии.

– Он парализован, – несколько обескуражился Сторчак. – Он мог не предусмотреть, забыть… А дело не терпит отлагательства. Этим распоряжением Церковер указывает, что́ сейчас важнее!

– Ничего не знаю, – перебил его старый службист. – У меня строгие инструкции исполнять задания согласно списку.

– Мне известно, что ваши люди обеспечивают прикрытие Корсакова в Болгарии, – попробовал уговорить его Смотрящий. – Ничего не произойдет, если вы снимете часть агентов и перебросите в Новгород. Под мою ответственность.

– Не имею таких полномочий.

Сторчак едва сдержался, чтобы не вскочить, да и глубокое, мягкое кресло удержало.

– А вы знаете, что сейчас творится в Балчике? – угрожающе спросил он.

Начальник личной разведки лишь поджал губы, отчего пергаментная кожа на лице натянулась и стала походить на бубен.

– Работа проходит в контролируемом режиме, – увильнул он от прямого ответа. – Я предоставил вам отчет.

– Мне сейчас не отчет нужен! Не бумажки! А люди!

– Музей находится под наблюдением. И увеличение числа агентуры нецелесообразно. Необходимую информацию о передвижениях вы получите в полном объеме.

Его казенный стиль окончательно взбесил Сторчака.

– Так, штатное расписание вашего подразделения мне на стол! И все ваши пароли, явки, средства связи, номера телефонов!

Это не произвело на Филина никакого впечатления, разве что голос стал еще скрипучее:

– Все это – закрытая информация. Обращайтесь к господину Церковеру. Если он посчитает нужным…

Стать хозяином в Кремле было легче, чем в зоне Д. По крайней мере, в аппарате правительства не чувствовалось подобного скрытого сопротивления – напротив, с радостью открывали все двери, сейфы и секреты, только бы не уволили. Однако обижаться на такой саботаж в вотчине Оскола было нельзя – иначе он не смог бы проводить столь сложные тайные комбинации.

Смотрящий не надеялся, что Церковер поправится за столь короткое время или хотя бы начнет говорить, и все же направился к нему в коттедж. А там готовились к обряду крещения – видимо, медицинские светила отчаялись вывести больного из паралича и разрешили войти священнику с тремя певчими. Пучеглазый личный поп с тяжелой одышкой от своей непомерной грузности уже окуривал кадилом тесноватое, заставленное аппаратурой помещение, его помощницы устанавливали купель с водой, а Церковер тем временем лежал бледный и неподвижный – в пору отпевать.

– Это надолго? – шепотом спросил Сторчак.

– С водосвятием и причащением часа на полтора, – деловито заявил священник.

Ждать столько Смотрящий никак не мог, поэтому попросил его выйти и подождать несколько минут в приемной. И сделал это уважительно, однако духовный наставник Оскола, в последнее время сопровождавший подопечного всюду и курировавший строительство храма в технопарке, бесцеремонно толкнул его плечом:

– Мирские дела подождут. Я исполняю волю страждущего!

Сторчак склонился над больным, тихонько позвал по имени, и в это время певчие затянули молитву. И тогда он осторожно проверил под подушкой, обшарил матрас и простыни в изголовье – ключа нигде не было. Приподняв одеяло, он обыскал карманы пижамы и тут заметил стиснутую в кулак руку Оскола, откуда торчала знакомая тряпичная веревочка. Выдернуть ключ из кулака сразу не удалось – холодные пальцы оказались еще крепкими и жесткими, и когда Сторчак с усилием развел их, Оскол вздрогнул и открыл глаз.

– Я разгадал ваш ребус, – склонившись к уху, проговорил Смотрящий. – Теперь нужны ваши люди. Связи…

Басовитый голос священника и женский хор было не перекричать, да и Церковер вряд ли что понимал.

Сторчак достал ключ из руки больного, открыл замок и сразу же убедился, что искать какие-либо утаенные секреты бессмысленно. Объемное стальное пространство сейфа было доверху забито бумагами и деньгами, причем наверняка давно забытыми, поскольку попадались завернутые в газету пачки советских еще червонцев и двадцатипятирублевых банкнот разного времени, скорее всего заначки. В допотопных, хрущевских времен, скоросшивателях лежали кипы документов примитивного бухгалтерского учета: какие-то квитанции, копии расходных ордеров, долговые расписки и даже товарно-транспортные накладные – старые, пожелтевшие. Месяца не хватит, чтобы переворошить эту макулатуру! А в отдельных папках, перевязанных шпагатом, хранились копии судебных приговоров и какая-то переписка с инстанциями, выполненная на плохих пишущих машинках. Сторчак наскоро перерыл документы, наугад вскрыл несколько замшелых бумажных кирпичей и опустил руки – священник тем временем кропил водой комнату больного.

Не сейф с секретами, а продолжение музея, как и вся закрытая вотчина Оскола! Причем эти многочисленные, спрессованные от времени бумаги, оказавшись на свету и воздухе, да еще окропленные, распухли, вздулись, не помещались в тесном стальном пространстве и вываливались, как живые. Впихивая их, Сторчак обернулся: неподвижный, парализованный старик уже сидел на постели с открытыми глазами, и на его розовеющем лице распускалась надменно-загадочная улыбка.

А хор певчих из заунывного стал бравурно-торжественным.

Теперь в музей Забытых Вещей Сколот приходил каждый день по несколько раз, причем в разное время – утром до открытия, поздно вечером, – всем уже примелькался и надоел. Он не единожды говорил с ночным сторожем, с бабушками-смотрительницами, а одну из них, Валгу, что сшила ему смирительную рубашку и отвела на вокзал полтора года назад, узнал, однако все они настороженно его выслушивали и пожимали плечами, если спрашивал о Стратиге.

– А это кто? – делали обескураженный, безвинный вид. – У нас такого нет, не слыхали.

– Директор музея, – терпеливо объяснял он. – Ваш начальник.

– Директор у нас есть, – соглашались лукавые старушки. – Только у него фамилия другая. Да и нету его сейчас. Тебе-то на что?

Несколько раз Сколот называл себя, начинал рассказывать свою подлинную историю, говорил, что недавно вырвался из ловушки для странников и, прежде чем попасть в Великий Новгород, долго блуждал по вокзалам и железным дорогам. И видел, что его не хотят понимать, смотрят как на блаженного и вроде даже сочувствуют. Было ясно, что все они получили наказ не признавать лишенца, а сам Стратиг наверняка попросту избегал его, не желая встречаться. Сколот все равно приходил, целыми ночами дежурил возле флигеля в надежде встретить там кого-либо из странников и уже ничего не объяснял, а, примкнув к экскурсии туристов, обходил всю экспозицию и внимательно слушал новенькую экскурсоводшу. Однажды, улучив момент, поднырнул под цепочку в красном бархате и поднялся по лестнице на третий этаж, где обитал вершитель судеб. Старинная дубовая дверь оказалась запертой на внутренний замок и, судя по пыли на меднолитой ручке, давно не отворялась.