Необязательная страна - Вали Наср

Иметь дело с арабами и израильтянами по палестинской проблеме стало неким откровением для президента. Открыто арабские лидеры наседали на него по Палестине, а в частном порядке они хотели только одного: разоружить Иран (этого же хочет и Израиль). Обама, возможно, считал, что боязнь Ирана создаст общую почву между Израилем и монархиями Персидского залива, достаточную для их объединения с целью урегулирования палестинского вопроса. Саудовский посол в Вашингтоне, вероятно, раздувал такие ожидания тем, что говорил ранее Обаме о желательности, с точки зрения короля Абдуллы, его визита в Эр-Рияд, после которого он не уедет с пустыми руками173. Однако саудовский король определенно не был готов протянуть руку израильскому премьер-министру Бенджамину Нетаньяху. Когда Обама встретился с Абдуллой в Рияде в июне 2009 года, большая часть часовой встречи была посвящена лекции короля на тему об израильской угрозе. Саудовский король хотел, чтобы Америка урегулировала иранскую проблему, а совсем не палестинскую, и он не хотел, чтобы была какая-то связь между этими двумя вопросами. В этом и король, и Нетаньяху придерживались одного и того же мнения.

Какими бы ни были личные взгляды президента, он быстро передал решение израильско-палестинской проблемы в руки специального посланника, бывшего сенатора Джорджа Митчелла. Но фактически же старший советник Белого дома Деннис Росс решал данный вопрос. У Росса была долгая история участия в урегулировании проблемы, еще начиная с решения вопроса о проведении в 1991 году Мадридской конференции, которая была созвана вскоре после первой войны в Заливе. Его точка зрения не совпадала с мнением Обамы по вопросу о том, как наилучшим образом влиять на события. Он предостерегал против открытого расхождения с Израилем, в том числе по вопросу строительства поселений – «открытая демонстрация столкновения между Соединенными Штатами и Израилем лишь подтолкнет арабов к полному игнорированию всех дел и выжидательной позиции … и отнюдь не будет стимулировать их инициативность и сотрудничество с Израилем»174. Росс утверждал, что Нетаньяху должен работать с трудной внутренней коалицией и что чем больше Обама укреплял доверие в глазах израильской общественности – отойдя от открытого оказания давления на Израиль, – тем больше вероятности того, что израильское правительство будет готово к сотрудничеству175.

Правильное ли то было прочтение данной ситуации или нет, оно означало, что сказанное Обамой оказалось отличным от того, что делала его администрация. Его смелые слова не подтверждались никакими делами. Израильтяне посчитали, что оснований для реакции с их стороны совсем недостаточно, а палестинцы и того более – почувствовали себя в весьма затруднительном положении. Было весьма нелегко сподвигнуть Израиль на какие-то действия, и уж совсем невозможным это стало, когда за словами президента ничего конкретного не последовало, что позволило Израилю твердо стоять на своих позициях. Президент палестинской автономии Махмуд Аббас сказал Дэну Эфрону из «Дейли бист» следующее: «Именно Обама предложил заморозить полное урегулирование. Хорошо, я принимаю. Мы стали взбираться на дерево. После этого он пришел с лестницей и тут же убрал ее, сказав мне: прыгай. Так он проделал три раза»176.

Однако Аббас не мог прыгнуть и застрял на дереве. «Как я могу быть меньшим патриотом Палестины по сравнению с президентом Соединенных Штатов?» Именно так он формулировал свою позицию любому желающему выслушать его жалобу. Другими словами, как мог Аббас требовать от Израиля меньшего, чем требовал сам Обама? Аббасу пришлось начать с отметки, которую оставил Обама, и тут же столкнуться с непреклонностью Израиля, подстрекателем которой как раз и стал Обама и с которой он не хотел бороться. Его сетования отразили недовольство во всем арабском мире177.

Обама реагировал на израильскую непреклонность и арабское разочарование примерно так же, как на острые проблемы из-за Пакистана: он уходил от них. Периодически Белый дом повторял свое намерение совершить прорыв в мирных переговорах, особенно в случае грозящего кризиса, такого, например, как угрозы палестинцев потребовать признания ООН их государственного статуса в сентябре 2011 года. Однако, какими бы ни были его намерения и цели, президент отложил эту проблему в «долгий ящик». Обама не хотел быть втянутым в эти дела, и к концу второго года его пребывания на посту президента отношения с Израилем концентрировались только на решении ядерной программы Ирана.

Отношение Белого дома к арабо-израильской проблеме отражало более широкое желание администрации дать «задний ход» в деле вовлеченности США в ситуацию на Ближнем Востоке. Но этой цели было не суждено сбыться из-за начала «арабской весны». Америка стала сворачивать все свои дела, когда в декабре 2010 года молодой продавец фруктов в малоизвестном тунисском городке поджег себя в знак протеста против повседневной несправедливости и диктатуры, от которой страдал он и многие его соотечественники. Сюжет о Мохамеде Буазизи распространился в социальных сетях, когда тот умирал в больнице. И колеса истории завертелись, казалось бы, на пустом месте. Обама понял, что происходит в арабском мире; в своей инаугурационной речи он обратился к «тем, кто цепляется за власть, прибегая к коррупции и обману, заставляя замолчать инакомыслящих», сказав, что они оказались «на неверном пути в истории»178. Он обратился также к тунисскому восстанию со словами о том, что отчаянный акт самосожжения Буазизи дал старт и «вдохновил всех нас, кто верит в то, что каждый человек, мужчина или женщина, имеет определенные неотъемлемые права»179. Однако риторика Обамы не стала компенсацией пассивной и невразумительной реакции на далеко идущие события.

В начале 2011 года Ближний Восток представлялся готовым воспринять демократию – нет возможности полагать, что преобразования произойдут без более значительного стратегического воздействия. Результат многое значил бы для Америки, может быть, даже окончательное удовлетворительное решение для всех на Ближнем Востоке привело нас в замешательство, выглядело угрозой для нас, опустошило наши карманы и охладило кровь наших солдат. Это могло выглядеть как благое намерение, сегодня существует множество подтверждений тому, что «арабская весна» приведет к власти непросвещенные новые режимы, гибридные правительства, смешивающие выжившие силы безопасности с нарождающимися исламскими партиями различного оттенка. Будут идти гражданские войны, разваливаться государства, вестись преследования по религиозным признакам, произойдут гуманитарные катастрофы, будут рушиться экономики, возникать новые внешнеполитические проблемы (варьирующие от потепления отношений между Египтом и Ираном до новых вопросов борьбы с Россией и Китаем). Ничто из этого не напоминает звучный марш в направлении демократии и экономического процветания и никакого четкого принятия новых институтов и норм.

Но мы не знали этого наверняка в бурные и обнадеживающие дни начала 2011 года. Да и сегодня мы не можем сказать, что «арабская весна» стала бы таким разочарованием, если бы мы в срочном порядке занялись делами региона и силой изменили бы там экономическое развитие, оказав содействие раздутому общественному сектору для его перехода к реформам и интеграции в глобальную экономику. Мы были бы свидетелями воздействия на результаты, если бы у нас была какая-то иная стратегия, помимо полного безразличия к данному региону, и если бы мы продемонстрировали готовность возглавить эту работу. Возможно, нам не удалось бы избежать конфликтов и гуманитарных катастроф, но мы могли бы оказывать заметное воздействие на те страны, которые прошли начальный этап смены руководства и в обстановке головокружения от побед нуждались в помощи, особенно в экономической сфере.