Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел

Коллекция расширялась после очередного шмона.

Я смотрел на жестокие орудия смерти до тех пор, пока тишина в помещении не становилась нестерпимой. Или пока не наступало время идти на занятие.

В зависимости от того, что подходило первым.

* * *

Автор действовал с монотонной занудностью.

На каждом занятии я находил на столе очередной кусок текста.

И всякий раз во мне возникала боль – ведь это была моя собственная история. Медленно-мучительное осуждение Чарлза Шайна. Я не сомневался, что пытка и была истинной целью автора.

Но не только пытка. В конце девятнадцатой главы появилась фраза:

«Пора бы нам повидаться, как считаешь?»

Написано бурыми чернилами. Только это были вовсе не чернила, а кровь – чтобы меня напугать.

И я согласился: пора. Хотя у меня тут же вспотели ладони, а воротник стал тесен, как удавка.

Автор не занимался в моем классе. Теперь я это знал.

Листки на столе оставлял посыльный.

Через несколько занятий я встретился со своим мучителем.

Я отпустил класс, но кто-то остался в заднем ряду.

Я поднял глаза. Он сидел и улыбался.

Малик эль-Махид. Таково было его мусульманское имя.

Лет двадцати пяти. Черный. Приземистый, широкий в плечах. И весь в татуировках.

– У вас ко мне дело? – спросил я, хотя прекрасно понимал, что последует дальше.

– Ну как рассказик, пока нравится? – улыбаясь спросил он.

– Это ты приносишь текст?

– Точно, шеф.

– От кого?

– Что значит «от кого»?

– Кто дает тебе эти главы?

– Хочешь сказать, это не я пишу?

– Да. Именно это я и хочу сказать: пишешь не ты.

– Попал в точку. Не я.

– Тогда кто?

– Сам знаешь, шеф.

Я знал.

– Теперь он хочет с тобой встретиться. Ты как?

«Теперь он хочет с тобой встретиться».

– Хорошо, – ответил я спокойно, как только мог.

Но, собирая со стола бумаги, заметил, что у меня дрожит рука. Зажатые в пальцах листы трепетали на глазах у Малика. И сколько я ни приказывал руке угомониться, она меня не слушалась.

– На следующей неделе, – сказал Малик. – Пойдет?

Я ответил, что на следующей неделе будет в самый раз.

Но мне необходимо вернуться к рассказу.

Объяснить, что произошло дальше.

Когда я достал из-под кровати пистолет, мир взорвался. Закончил свое существование.

Вспыхнул свет, полыхнуло жаром, земля разлетелась на клочки, и все стало черным.

* * *

А потом я очнулся.

Открыл глаза и подумал, что умер.

Васкес меня убил. Я умер и теперь на небесах.

Только я оказался не на небесах.

Потому что я провалился в ад.

Возьмите «Ад» Данте и спускайтесь прямо в шестой круг. Черные клубы серного дыма. Кошмар горящего масла. Крики агонии. Я открыл глаза, но ничего не увидел. Несмотря на то, что все еще было утро, для меня наступила ночь.

Я сообразил хотя бы это. Каким-то образом восьмой этаж отеля «Фэрфакс» превратился в подвал.

На дворе стояла весна, а в комнате валил снег (пыль от штукатурки, как я понял, когда снежинка попала мне на язык). На левом бедре у меня лежал кондиционер.

Вот что я знаю теперь, но о чем не догадывался тогда. Знаю из газет, телепередач и собственных немногочисленных воспоминаний.

Напротив отеля «Фэрфакс» располагался женский оздоровительный центр, в нем, кроме всего прочего, делали аборты на федеральные средства. Некоторым личностям этот центр казался не медицинским учреждением, а фабрикой смерти.

К таковым и принадлежал оклахомец, воинствующий христианин, приверженец организации «Право на жизнь»[48].

Как оказалось, он не коротал время за картами и не бегал на угол покупать поддельный «Ролекс». Он сидел в номере и упорно собирал бомбу.

Позвольте объяснить, в чем уязвимость подобных бомб. В отличие от пластида или динамита, они могут взорваться в любой момент. Самопроизвольно.

Так и произошло. Оклахомец повесил бомбу себе на шею и сел в лифт, намереваясь спуститься в вестибюль, пересечь улицу и уничтожить абортарий.

Однако то ли кабина затормозила слишком резко, то ли он вместо кнопки придавил детонатор. Теперь не узнать.

Бомба взорвалась в самом центре гостиницы. Если у человека было желание поднять на воздух «Фэрфакс», а не медицинский центр, он все правильно рассчитал: мощность взрыва, распространение ударной волны, сопротивление конструкций. И место выбрал идеальное – между пятым и шестым этажами.

Гостиница давно требовала ремонта. Проржавевшая арматура скрипела. Штукатурка отваливалась пластами. Система отопления грешила утечкой газа. Короче, катастрофа назревала.

Металлические опоры. Куски кровли. Стеклянные панели. Люди. Все это сначала взмыло к небу, а потом, в полном согласии с законом Ньютона, устремилось к земле. «Фэрфакс» стал плоским, как раздавленный свадебный торт.

* * *

Погибло сто сорок три человека.

Сто сорок три плюс один.

Я услышал голос:

– Есть кто живой? Отзовись.

– Да, – ответил я.

И подумал: «Если я себя слышу, значит, жив».

Меня схватили за руки и вытащили из-под обломков. Из кровавого месива и черноты.

Вот что я знаю теперь, но не знал тогда.

Уцелело два номера. Кто может объяснить почему? Когда человек по доброй воле превращает себя в бомбу, гармония и рассудок отдыхают. Одни в то утро повернули налево и остались в живых. Другие – направо и погибли. А некто, что лежал на полу при последнем издыхании, спасся.

Отделавшись, можно сказать, испугом.

Меня вынесли из развалин и уложили на носилки на тротуаре. Потом достали остальных. Кого сумели найти. В том числе Васкеса, Лусинду, Декстера и Сэма.

На лица Декстера, Лусинды и Сэма натянули одеяла. Васкес… Пожарный пощупал его пульс и покачал головой. Заметив это, мужчина с красным крестом на рукаве сказал: