Мефодий Буслаев. Ошибка грифона - Дмитрий Емец

— Нет, — сказала Ирка. — Я ворчу на него не все¬рьез. Мне просто это нравится. Я шучу, понимаешь? Все, идем!.. А Матвей все равно заберет потом Огне- дыха, потому что это он не взял керосин!

Пока они спорили, Зигя исчез, но остались следы, ведущие на холм.

Ирка, Матвей и Маша тоже заспешили к холму. Холм приближался медленно, точно дразнил их. С од¬ной стороны он был пологий, а с другой резко обры¬вался. На вершине холма Ирка увидела маленькую по¬косившуюся избушку. Она настолько вросла в землю и покрылась снегом, что разглядеть ее можно было только вблизи. Из трубы валил дым. Рядом с дверыо валялись поддоны с привязанной к ним секирой Зиги.

Человек устроен чудовищно просто. Как он ведет себя в чем-то одном, так он ведет себя и во всем остальном. Внимательно слушай, что люди говорят о других и как объясняют их поступки. Они обычно приписывают другим свои собственные чувства и желания — тайные и явные. О кач бы человек ни го-ворив, он говорит всегда только о себе.

Памятка молодым комиссионерам

Арей навеки запечатлел в памяти миг, когда меч, описав дугу; прикоснулся к его шее перед тем, как сбрить с него голову. И лицо Мефодия тоже запе¬чатлел — изумленное, недоверчивое, с залегшей меж бровей складкой. Лицо бойца, который уверен, что его удар будет отражен.

Ему еще, помнится, показалось, что клинок не металлический, а похож на тугую струю воды. Хотя, возможно, это было ощущение собственной крови, хлынувшей из разрубленной артерии. На не¬сколько кратких мгновений Арей увидел кувырка¬ющийся мир, когда его голова, скользнув по лезвию меча, падала, опережая еще стоящее тело. А вот

] секунды, когда он умер, Арей не запомним. Потому что он не умер. Потому что смерти нет.

Место, где оказался Арей, было похоже на вну-треннюю, спокойную часть смерча. Верхняя часть воронки, постепенно расширяясь и светлея, ухо¬дила наверх. Там смерч слабел, стенки его истон¬чались и была свобода. Нижняя же часть смерча, напротив, сужалась и бешено закрученным чер¬ным штопором буравила землю. Все, что попадало в нее, затягивалось в Тартар. Внутри же смерча, там, где находился сейчас ставший легким и ис¬тончившийся до прозрачной тени Арей, было безве¬тренно и тихо. Какое-то время барон мрака пока¬чивался в пустоте, лелея еще надежду подняться. Вверх! Вверх! Это было ни трезвое решение, ни же¬лание, ни расчет, а тот неосознанный инстинкт, который заставляет тонущего барахтаться и вы¬гребать на поверхность. Добро, зло, Эдем, Тартар, эйдосы — не эти категории сейчас занимали Арея. Он о них и не помнил. Просто выгрести наверх — к свету, к жизни.

Мечник рвался и понимал, что ему сейчас никто не помогает, но никто и не мешает. Он предостав¬лен сам себе. Он на абсолютно точных весах. Вверх или вниз. Ну давай!

Арей рвался вверх, мечтая обрести внутреннюю легкость, которую еще смутно помнил из давно минувших времен, //о этой легкости не обрел и на¬чал медленно, но неуклонно спускаться, как падает подброшенное на воздух птичье перо. Чем ниже он спускался, тем сильнее давила на него закручиваю-щаяся спираль смерча.

И все это время Арей продолжал видеть небо и кучевые облака наверху — там, откуда лился беско-нечно радостный и легкий свет. Если бы этот свет хотя бы отчасти был в Арее, он и бескрылый смог бы вскарабкаться по солнечным лучам как по кана¬ту, но теперь тяжесть совершенного им зла влекла его вниз. Арей отчаянно старался запомнить этот свет, оттиснуть его в себе, сохранить в памяти хоть малую его частицу.

Но вот уже смерч завладел им, погрузил в ледя¬ной холод и точно через игольное ушко протолкнул в черноту. Он испытал бесконечное, сосущее дав¬ление мрака, давление хотя и знакомое ему, много раз бывавшему в Тартаре, по почему-то особенно страшное сейчас.

А потом, как-то совсем без перехода, Арей очу¬тился в кромешной тьме и полном одиночестве.

Первое, что он понял, — это то, что здесь нет времени. Время — это последовательность событий н надежд. Хоть какая-то. Здесь этого не было, по¬этому не было и времени. Это напугало Арея, на¬полнило его — считавшего, что он вообще не умеет бояться! — неподвижным и безрадостным страхам.

Впервые за свою долгую, тысячелетиями длив¬шуюся жизнь Арей понял, что его жизнь никогда не была его жизнью. Она двигалась чем-то иным, данным извне. Чьей-то волей. Чьим-то попущени¬ем. Хорошо он поступал или плохо, благородно или мерзко, но силы для поступка ему давались извне. Ему принадлежали лишь решения, лишь устремле¬ния души — не более того. Остальное же творилось лишь потому, что этому разрешали произойти.

Второе ощущение Арен было связано с тем, что он лишен силы эйдосов. Кто завладел сейчас его дар- хам — свет или мрак, он не знал, но кто бы ни за¬владел, Арею эйдосы больше не служили.

Третье, что почувствовал Арей, — свою мизер-ность. Он, считавший себя лучшим мечником мра¬ка, оказался никем и ничем. Крошечной точкой. Все метания, отпадения, злодеяния стражей мрака — Это было, по сути, лишь бегством по заботливой отцовской ладони. Злых детей, опасных, способных убить себя и других, но все же детей. А теперь Арей провалился между пальцами, в пустоту, и на ладо¬ни его больше нет. Вообще нет. Ничьи заботливые глаза на него больше не смотрят. И эта оставлен- посте была ужасной. Тупиковой. Когда ты сотворен кем-то и для кого-то, оказаться в одиночестве — худшее из всех наказаний. Хуже, чем быть бумаж¬кой от съеденной конфеты. У бумажки есть еще надежда, что она попадет в макулатуру и станет со временем газетой или книгой. Или хоть сгниет и сделается травинкой. Здесь же и эта надежда от¬сутствовала.

Ведь даже катающийся по полу капризный ребе¬нок, визжащий и красный в потешном своем гневе, на деле жаждет лишь одного: что к нему подойдут, его приласкают и с ним договорятся. И тут вдруг все — конец. Визжи не визжи. Родители ушли. Дверь закрыта. Даже соседи снизу не придут. Ты в пусто¬те, ты вычеркнут из бытия, но при этом существу¬ешь и будешь существовать вечно. Какие еще могут быть мучения? Даже огонь стал бы разнообразием, потому что не был бы абсолютной пустотой.

Три этих открытия были как три удара. Страш¬нее сосущего мрака вокруг. Арей пошатнулся и прова¬лился в дряблое безволие. В клетку предрешенности, скованности мыслей, вялости. В краткие мгновения прозрения он чувствовал это и становился сам себе мерзок и одновременно удивителен. Сколько это про-должалось, он не знал. Минута, год и вечность были здесь абсолютно равны. Потом что-то вдруг пере-менилось не вовне, но в самом Арее. Видимо, кто-то там, снаружи этого огромного мешка смерти, мо-лился о нем или хотя бы вспоминал.

«Думайте! Думайте обо мне, пожалуйста! Проси¬те за меня! Мочитесь обо мне! Здесь я не могу абсо¬лютно ничего, но мне страшно!»

Что-то в Арее дрогнуло, медленно пробуждаясь к жизни.

— А ведь тут еще кто-то есть! Я не одинок в этой темнице мрака! — сказал себе Арей.

И в тот миг, когда он это понял, в темноте не-бытия точно вспыхнула яркая лампа. Барон мрака увидел плотное кольцо стражей, медленно прибли-жающихся к нему со всех сторон. Было их больше сотни. У некоторых отсутствовали головы. У дру¬гих были отсечены конечности или зияли раны в груди. Все они с гневом смотрели на Арея, и почти каждый держал в руках оружие.