Числа. Хаос - Рейчел Уорд

Только вот все не так, как я думал. Меня приковывают наручниками к охраннику. Жирнющий, как сволочь, лет на десять старше меня, на губе мерзкие усики. Сзади и спереди — еще по охраннику, и вот так мы выходим во двор и оказываемся в фургоне, а я даже моргнуть не успеваю. Машина заводится, и мы уезжаем.

Блин, блин, блин! Все проворонил! Что мне теперь делать?

— Который час, чел? — спрашиваю у охранника.

— Без четверти двенадцать.

— Черт!

— А что? Не успел на праздник? Ну так я тоже. Новый год на дворе, а у нас чрезвычайное положение и домой не пускают.

— А почему чрезвычайное положение?

— Ты чего, с луны свалился? Весь Лондон с катушек слетел. Все дороги забиты, народ рвет когти, а кто остался, психует, как перед миллениумом. На Трафальгар-сквер развернули полевой госпиталь, свозят туда всех, кто надрался в зюзю. Блин, целый город одних долбанутых!

— А я бы, знаешь, делал ноги вместе со всеми… Серьезно, чел, надо валить отсюда.

Он косится на меня, как на ненормального, и тут я вижу его число. Первое января. Я прикован наручниками к человеку, которому осталось жить меньше суток. А больше ничего его число не говорит — чернота, пустота и все. Странно.

— Вот только не надо этого, — говорит он.

— Да я серьезно. Мне к родным надо.

Он мотает головой:

— Ну, друган, сегодня не получится. Едешь в Сиднэм, и точка. Мы уже переехали мост, осталось минут пятнадцать. Из этих фургонов не выбраться.

— И остановок не будет?

— Не-а. Никаких перекуров. Никаких тебе прогулочек.

— А если я тебе врежу?

Он фыркает:

— Во-первых, я тебе так дам — своих не узнаешь. Специально тренировался, работа такая. Во-вторых, вон там, в потолке, камера. Ребята в кабине видят все, что тут делается. Начнешь дурить — включат сирены, дадут газу, и мы приедем в ближайший участок, а там из тебя котлету сделают.

Ага, а для этого надо будет открыть дверь, так ведь?

— Честно, братан, дело того не стоит. Тебе же хуже, и…

Я сжимаю кулак крепко-накрепко, пригибаюсь и со всей силы бью его в висок.

Он уворачивается, хватается за ремень, в руках у него дубинка.

— Во, блин, придурок! — орет он. Заносит дубинку, но я вскакиваю на ноги и даю ему каблуком по яйцам. Он сгибается пополам, я выхватываю у него дубинку и бью по затылку. Раздается противный хруст. 112027. Уже есть двенадцать? Неужели это я его убью?

Бросаю дубинку, прижимаю руку к его шее, ищу пульс. Он жив.

Тут орет сирена — оглушительный вой наполняет весь фургон, нас обоих швыряет в конец — машина резко ускоряется. Надо выдраться из наручников. Охранник сидит, свесив голову между колен. Обшариваю его карманы. Ключа нигде нет.

Дубинка перекатывается по полу Тянусь к ней, тащу за собой руку охранника, скребу по рукоятке пальцами, в конце концов хватаю ее. Потом встаю на колени и кладу его руку на край скамейки. Натягиваю цепь от наручников изо всех сил. Бью по ней дубинкой. Звенья гнутся, но не ломаются.

— Черт! Черт!

Фургон так и швыряет вперед. Я валюсь на спину, затылком об пол. Потом нас дергает в другую сторону. Мы же сейчас перевернемся!

— Остановите! — ору я, хотя понимаю, что на меня не обратят внимания, даже если я сумею перекричать сирену. — Остановите, пожалуйста, остановите!

Пробираюсь к кабине, волоку Жирдяя за собой, молочу в стенку дубинкой:

— Тут вашему доктор нужен! Везите его в больницу!

Меня швыряет на скамейку — фургон снова кренится, но на этот раз не выравнивается. Сирена воет, мы переворачиваемся, пол с потолком меняются местами, опять переворачиваемся. Мой попутчик валится сверху, вышибает из меня воздух, еще один переворот — и он подо мной. Фургон трясет, бросает, раздается жуткий грохот, и пол — а может, стена, а может, потолок — бьет меня в челюсть, и я вырубаюсь.

Закрываю глаза. Из телика гремит обратный отсчет — «Шесть, пять, четыре»… Ничего не вижу. Мне туда не попасть. «Три, два, один»… По гостиной разносится звон Биг-Бена. «С Новым годом!» За окном грохочут петарды, как будто Килбурн превратился в поле боя.

— Думай, Сара.

Пламя и спереди, и сзади. Не могу найти Мию. Не могу ее найти. Здание скрипит, что-то рушится. Боже мой, крыша провалилась. Жарко. Невыносимо. На перилах краска пузырится. Перила. Перила. Заканчивающиеся плавными изгибами, которые стали еще плавнее, отполированные стремительными руками, потому что дети, сбегая вниз, всегда перепрыгивали последние три ступеньки. Дети. Мы с братьями.

Открываю глаза.

— Это мой дом. Она у моих родителей. Ее им отдали.

Вэл по-прежнему смотрит на меня, и ее глаза — океаны силы и сострадания.

— Вот туда мы и отправимся. Заберем ее и вернем сюда. Пойдем, Сара, к чему откладывать?

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. Вот только возьму сумку из кухни, да и пойдем.

Тут телик с хлопком выключается, и дом погружается в темноту.

— Да что ж это такое, как некстати!

Фейерверки продолжаются еще несколько минут — по-моему, они только ярче стали, — потом понемногу гаснут. Темно, но в этой темноте есть что-то жуткое. Гляжу за спину Вэл в кухонное окно.

— Господи!

— Что с тобой?

— Со мной ничего. Небо. Посмотрите на небо.

Свет не горит — и не мешает смотреть. Небоскребы торчат, будто черные пальцы, на фоне неба — и это небо совершенно безумное. В воздухе пульсируют ленты желтого и зеленого сияния. Они переливаются перед глазами, вспыхивают, гаснут, исчезают и возвращаются.

— Ни фига ж себе…

— Вэл, это просто фантастика! Что это?

— Не знаю, лапа моя. В жизни такого не видела. А ты заметила еще кое-что?

— Что?

— Чертова псина перестала тявкать.

Точно. Весь день мы слушали за стеной постоянное «тяв-тяв-тяв», а теперь там тихо. И вообще тихо.

— Пустячок, а приятно, — замечает Вэл.

Мы снова погружаемся в тишину — и тут начинается скулеж и вой.

— Эх, лапа моя, поторопилась я. Господи, это не пес, а сущее наказание. Зачем только Норма завела этого паршивого мопса?!

И тут раздается такой оглушительный грохот, какого я в жизни не слышала, и пол подо мной встает на дыбы и швыряет меня в воздух, и я не понимаю, где верх, где низ, в ушах грохочет, трещит, валится, что-то твердое бьет меня по голове, красная вспышка перед глазами — и пустота.

Подо мной мокро и холодно. Я вздрагиваю и сажусь. Небо над головой сверкает и взрывается — петарды разлетаются, словно шрапнель, меня осыпает звездами. Перед глазами переливаются разноцветные пятна, такое чувство, будто я попал в окружение. Да и грохот стоит как на поле боя. «В день Порохового заговора положено пускать фейерверки, — думаю я. Потом снова поднимаю голову. — Сегодня не пятое ноября. Сегодня новогодняя ночь. Уже после полуночи. Первое января!»