Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

— Разве в тебе есть что-то отталкивающее? — сказала она и, кажется, тут же пожалела о своей резкости. — В твоем поцелуе не было ничего неприятного, — добавила она и, надеясь окончательно смягчить удар, поцеловала Энрике, надолго прижалась к его губам и довольно хмыкнула, оторвавшись от них. — Что страшного в том, чтобы отправиться в постель? — продолжила Маргарет.

Она постаралась скрыть шок и смятение, но презрение, успевшее промелькнуть на ее лице, испугало Энрике. Он лихорадочно придумывал, что бы соврать. То, что получилось, парадоксальным образом совпадало с его истинными чувствами.

— Я так нервничаю из-за того, что это наш первый раз, и я так влюблен в тебя, что боюсь, что у меня не будет эрекции, и ты меня прогонишь, и я никогда тебя не увижу, и это будет… — его голос дрогнул, — просто ужасно.

Как он и боялся, она побледнела. По-видимому, такой кошмар никогда не приходил ей в голову. На лице Маргарет читались удивление и разочарование. Всего несколько часов назад она превозносила его за мужественность, за то, что в ее глазах он был мужчиной среди мальчишек, и вот, пожалуйста, он громко и во всеуслышание признает, что он — что ж, для этого есть отличное определение, емкое и точное, — что он импотент. Энрике заглянул Маргарет в глаза и понял, что совершил роковую ошибку.

— Пожалуй, я лучше пойду, — сгорая от стыда, пробормотал он, глядя в пол.

Не успел он договорить, как Маргарет уже была на нем. Она прижималась к нему, целовала его шею, губы, правое веко, которое он успел прикрыть, избежав слепоты, поднялась ко лбу, потом спустилась к левому глазу, прошлась по левой щеке и снова приникла к губам, а потом прошептала ему рот в рот, обдав горячим дыханием:

— Ты вовсе не обязан это говорить.

Ее глаза, огромные и выразительные, были так близко, что Энрике уже не понимал, где он, а где она: обращаясь к ней, он ощущал ее и себя единым существом с общими мыслями.

— Но это правда, — сказал он. Было бы ужасно никогда больше не увидеть ее, подумал он. Энрике не знал, сказал он это вслух или нет, и на всякий случай повторил: — Было бы ужасно больше никогда тебя не увидеть.

— Ты будешь меня видеть, — прошептала она и яростно его поцеловала, а потом, нырнув вниз, укусила за шею с такой силой, что он чуть не вскрикнул. Маргарет вновь появилась в его поле зрения, чтобы сказать:

— Прошу тебя об одном. Никогда не говори этого, если ты не уверен. По-настоящему не уверен.

Тело Энрике ликовало, но в голове царила путаница.

— Не понял, — вырвалось у него. Он просто не мог думать, когда ее глаза были так близко.

— Мы будем встречаться. Об этом не волнуйся. И не волнуйся по поводу секса. Но никогда не говори этого, — она подчеркнула слово с презрением, которого импотенция безусловно заслуживала, — пока не будешь уверен.

Безнадежно запутавшийся Энрике ошеломленно переспросил:

— Ты не хочешь, чтобы я говорил, что я импотент, пока я окончательно не стану импотентом?

За всю ночь она ни разу не смеялась ни над одной из его шуток; этим наивным и честным вопросом он набрал сразу несколько очков. Откинув голову назад, она хохотала, обнажив неровные зубы и нежную шею, с трудом выдавливая в промежутках:

— Нет… нет… о, нет… — Наконец, облегченно вздохнув, она снова покрыла его губы легкими поцелуями, в промежутках шепча: — Не говори, что ты любишь меня, если ты по-настоящему не уверен.

— Но я уверен, — обиженно сказал Энрике. Он не понимал, что они говорят о разных вещах.

Маргарет строго заявила:

— Я тебе нравлюсь.

— Конечно! — подтвердил Энрике, не понимая различия, на которое она намекала.

— И ты мне нравишься, — сказала она.

— Хорошо, — тупо кивнул он и добавил: — Я рад.

Маргарет прижалась к нему и, приблизившись к его правому уху, прошептала, в то время как ее рука легла на бугор на его джинсах:

— Давай пока так и скажем, — и мысль, казалось, внедрилась прямиком в его сознание.

Пока она трогала его, а ее странное заклинание «нравится, но не люблю» вертелось у него в голове, он понял лишь одно: различие между этими словами многое для нее значит. Но для него оно было бессмысленным: его отношение к Маргарет плавно перетекало от «нравится» к «люблю».

Но ему уже некогда было об этом думать: они неуклюже ощупывали и изучали друг друга, преодолевая препятствия из шерсти, хлопка и джинсовой ткани. Он уплыл куда-то далеко-далеко на волне дразнящих ощущений и завораживающих открытий — где она упругая, а где мягкая, где податливая, а где зажимается от его прикосновений. Закрыв глаза и обняв ее, он забыл, кто он и где находится, когда почувствовал, что она берет его за руку и встает.

Наверное, его глаза долго оставались закрытыми, потому что за окном непроглядная чернота Нью-Йорка успела смениться глубокой, приятной синевой, а на востоке показалось оранжевое зарево рассвета. Энрике увидел абсолютно голый квартал: улицы без машин и людей, облетевшие деревья, темные окна. Где-то на углу по-утреннему откашлялся мусорный грузовик, как петух, возвещавший, что город вот-вот проснется. Не раздевшись, Маргарет толкнула его на кровать — они впервые лежали рядом друг с другом во весь рост, ноги Маргарет заканчивались где-то в районе его колен, а ступни Энрике свисали с кровати. Его кроссовки болтались в воздухе. Он сбросил их, когда они вновь начали целоваться.

Переход на кровать напомнил ему о том, что он собирался сделать. Ему хотелось как можно скорее оказаться голым и покончить с этим. Он запустил руку под свитер Маргарет, его пальцы скользнули по мягкому шелку ее живота. Она довольно мурлыкнула и, раздвинув обтянутые джинсами бедра, обхватила его ноги, прижавшись к твердому стержню между его тощих бедер. Она терлась о него с томлением и самодовольством кошки, изгибаясь и постанывая, используя и желая его и одновременно с этим каким-то образом в нем не нуждаясь. Когда его руки добрались до ее лифчика, легко проникли под него и ладони скользнули по твердым соскам, она вскрикнула, будто от боли. Она еще сильнее прижалась к нему губами, бедрами, животом, словно старалась прорваться внутрь сквозь его кожу, и вскоре она уже сидела, сдирая с себя свитер и расстегивая джинсы. Освободившись от них, Маргарет потянула за одеяло, сдернув его на пол, после чего Энрике ничего не оставалось, кроме как встать и раздеться до трусов. Он проделал это так торопливо, будто его ждали где-то в другом месте. На самом же деле он мечтал снизить темп.

Забравшись под покрывало в трусах и лифчике, Маргарет поежилась и, свернувшись клубком, прижалась к Энрике, а потом выгнулась, чтобы положить свои холодные ступни ему на бедра.

— Ты такой теплый, — пробормотала она, зарываясь головой ему под мышку, потом потянулась наверх, к шее, еще раз куснула, добралась до рта, одновременно оседлав его правую ногу. Сквозь тонкую ткань ее черных трусов Энрике чувствовал, какая она влажная, что полностью отражало ее желание. Сам же он ощущал себя разлученным с собственным телом, которое, к его изумлению, все еще оставалось твердым, а эрекция выглядела огромной под тонким слоем хлопка, отделявшим его от ее прохладной кожи.