Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

В общем, Александра Федоровна имела все основания обвинять Николая Николаевича в плетении интриг, слишком уж сильно напоминающих заговор. Разумеется, были и другие причины для отставки великого князя. Во-первых, убежденность царя, что в пору великих испытаний его нравственный и религиозных долг – встать во главе войск. Во-вторых, явная несостоятельность Николая Николаевича как главнокомандующего.

Наконец, летом 1915-го на Ставку ополчились министры. Страна, по сути дела, разделилась на две части – прифронтовая полоса, где распоряжалась Ставка, и тыл, где власть оставалась у Совета министров. Причем вмешательство военных в дела гражданского управления «сплошь и рядом было просто некомпетентным»[327]. Министры требовали отставки начальника Штаба Янушкевича, который, по словам Данилова-черного, не разбираясь в вопросах стратегии, «проявлял зато свою властную жесткость и малодисциплинированный характер в отношениях своих с министрами»[328]. Но Николай Николаевич ни за что не хотел расставаться со своим любимцем.

Ситуация, вообще говоря, удивительная. По здравому размышлению, столько причин не нужно. Достаточно того, что армия при Николае Николаевиче терпит поражение за поражением. В любой нормальной стране верховный главнокомандующий после такого позорного отступления, как весной-летом 15-го, был бы отставлен без разговоров. Но Николай II предвидел, что такое решение вызовет недовольство. И, как всегда, колебался.

22 июля пала Варшава. Николай II решился. Что, впрочем, не отменяло дальнейших колебаний. Тогда Александра Федоровна прибегла к последнему, крайнему средству – срочно вызвала Распутина, который с июня находился на своей родине – в Сибири, в селе Покровском. Где задеты религиозные и нравственные чувства царя, там Распутин незаменим. 31 августа «старец» провел разъяснительную беседу, после чего Николай II окончательно решил взять на себя верховное командование.

Все современники были убеждены, что Распутин сыграл в этой истории решающую роль. Все приписывали ему эту заслугу. Или «заслугу». В зависимости от отношения. Да и сам Распутин на каждом углу хвалился, что «прогнал Николашку»[329]. Одни валили на «старца» все, что можно. Другие, прежде всего царица, видели в нем спасителя от подлого заговора. Сам Распутин просто хвастал. А в итоге стал в глазах общественности главным действующим лицом происходящего. Хотя быть таковым в действительности никак не мог – он приехал из Сибири 31 июля, когда Николай II уже определился. Распутин помог царю не принять решение, а лишь «сохранить решимость»[330]. Причем 5 августа Григорий снова уехал в Покровское, тогда как главные события были еще впереди.

Борьба началась уже 6 августа, на следующий день после отъезда Распутина. Военный министр Поливанов сообщил коллегам, что царь принимает на себя верховное командование, хотя Николай II запретил ему говорить об этом кому бы то ни было. Поливанов играл свою игру, которая до сих пор не вполне ясна. Назначенный в июле министром по рекомендации Николая Николаевича, он мгновенно превратился в главного критика верховного главнокомандующего и начал продвигать на пост начальника Штаба своего давнего приятеля генерала Рузского. При этом Поливанов поддерживал близкие отношения с Гучковым, который уже давно превратился в главного критика всего и вся. Замечу, что в марте 17-го Рузский сыграет ключевую роль в отречении Николая II, Гучков будет это отречение принимать, а Поливанов в годы Гражданской войны перейдет на службу к большевикам.

Все министры, за исключением главы правительства Ивана Горемыкина, выступили против решения царя. Никогда еще Николай II не испытывал на себе такого давления. А Николай Николаевич неожиданно оказался в самом центре политического кризиса. Правда, в пассивной роли. До него, собственно, никому дела не было. Он сам в письме к Поливанову от 15 августа признал полное расстройство высшего командного звена управления армией[331].

Министры были не против смещения великого князя, а против того, чтобы Николай II брал командование на себя. Существовало три аргумента.

Первый – официальный. Тот же, что и в начале войны: нельзя, чтобы поражения на фронте ассоциировались с личностью царя.

Второй – полуофициальный. Николай II не подготовлен к командованию. Странно, что этот – насквозь лукавый – аргумент до сих пор перепевают некоторые историки. Конечно, Николай II не был выдающимся военачальником. Как не были германский кайзер или бельгийский король, с самого начала войны ставшие верховными главнокомандующими. Но Николай Николаевич и Янушкевич точно так же не отличались военными талантами. А царь брал начальником штаба Михаила Алексеева, который как раз в августе вывел армию из «польского мешка». Из всех возможных кандидатов Алексеев, безусловно, был лучшим. Даже министр иностранных дел Сазонов, всячески склонявший царя отказаться от командования, признавал: Николай Николаевич «энергичен и пользуется доверием в войсках, но у него нет ни знаний, ни кругозора, необходимых для руководства операциями такого размаха. Как стратег, генерал Алексеев во много раз его превосходит»[332].

На самом деле, все были против решения царя исключительно по третьей – неофициальной – причине. Приняв командование, Николай II все время будет проводить в Ставке, а значит, возрастет влияние на внутренние дела Александры Федоровны и Распутина. Это понимали и министры, и общественность.

18 августа Московская городская дума демонстративно выражает поддержку Николаю Николаевичу. Председатель Государственной думы Михаил Родзянко умоляет царя не брать на себя командование. А общественность в это время стала представлять собой грозную силу.

Большинство членов Государственной думы объединились в оппозиционный Прогрессивный блок. Собственно говоря, прогрессивного в блоке было немного. Программа представляла собой набор совершенно чепуховых и абсолютно неактуальных мероприятий. Самый радикальный и прогрессивный пункт был сформулирован так: «Вступление на путь отмены ограничительных в отношении евреев законов». «Мы понимали, что кадеты не могут не сказать что-нибудь на эту тему, – иронизировал один из создателей блока националист Василий Шульгин. Мы даже ценили это “вступление на путь”, которое звучало так мягко».

«Остальное в “великой хартии блока” было просто безобидным, – продолжает Шульгин, – “уравнение крестьян в правах” – вопрос, предрешенный еще Столыпиным; “пересмотр земского положения” – тоже давно назревший за «оскудением” дворянства; вполне вегетарианское “волостное земство”; прекращение репрессий против «малороссийской печати”, которую никто не преследовал; “автономия Польши” – нечто совершенно уже академическое в то время ввиду того, что Польшу заняла Германия… Вот и все. Но было еще нечто, из-за чего все и пошло…»