Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

В начале войны Дмитрий Павлович немного послужил в действующей армии и даже вынес с поля боя раненого капрала, за что получил Георгиевский крест. После чего был откомандирован в Ставку под начало Николая Николаевича.

Узнав о решении царя принять верховное командование, Дмитрий Павлович с экстренным поездом помчался в Петроград. Как и Мария Федоровна с принцем Ольденбургским, он полагал, что «последствия могут быть неисчислимы, столь же роковые для династии, как и для России». Дмитрий придумал «комбинацию, которая может, в крайнем случае, все примирить»: Николай II становится верховным главнокомандующим, а Николай Николаевич остается при нем помощником[338].

Царь принял Дмитрия ласково, но из его затеи, разумеется, ничего не вышло. Великого князя не поддержал даже родной отец, который жаловался, что Николай II должен был осадить «комбинатора», «вместо того, чтобы позволять ему вмешиваться в дела, которых он совсем не понимает». Более того, через императрицу Павел Александрович просит отправить сына в действующую армию, удалив из Ставки, «где он живет только сплетнями и важничает»[339].

Как ни странно, Николая II поддержали главные интриганы – Михайловичи и Мария Павловна-младшая с сыновьями.

Казалось бы, записной либерал Николай Михайлович должен вместе со всей прогрессивной общественностью бороться против принятия командования царем. Но давняя, еще юношеская, неприязнь к Николаю Николаевичу оказалась сильнее. В дневнике Николай Михайлович поносит августейшего тезку на чем свет стоит: «бесцветен», «слабая душонка» «при отсутствии мозговых тканей для вдохновения»; при нем «ни одного даровитого советника», одни «случайные карьеристы, любители наград и отличий»[340]. А в письмах к Марии Федоровне он еще и «капает», что в Киеве черногорки плетут интриги и сознательно подогревают популярность Николаши. Так что решение царя предводитель клана Михайловичей полностью одобрил.

Александр Михайлович тоже не жаловал Николая Николаевича и не сомневался в необходимости его отставки. Правда, поначалу он, как сообщает Александра Федоровна мужу, «очень волновался и был против того, чтобы ты принимал командование», но вскоре передумал и «смотрит на вещи другими глазами»[341]. Находящиеся при Ставке Сергей Михайлович и Георгий Михайлович тоже с императором не спорили.

12 августа министр иностранных дел Сазонов рассказал о планируемых перестановках в командовании двум сыновьям великого князя Владимира Александровича – Борису и Андрею. Оба согласились с мнением Николая II. «Вся Россия, я думаю, будет приветствовать решение своего царя, – записал в дневнике Андрей, – и скажут с гордостью, что сам царь стал на защиту своей страны». Борис тоже «высказался категорично», что решение «будет встречено с большим энтузиазмом»[342].

Трое Владимировичей – Кирилл, Борис, Андрей – и их мать Мария Павловна всегда, что называется, выступали единым фронтом. Все вместе они имели немалое влияние в великосветских кругах. Затравленная со всех сторон Александра Федоровна оценила их поддержку. Можно сказать, совершила маленький подвиг. Впервые за 20 лет одна, без мужа, приехала в гости к своей давней недоброжелательнице Марии Павловне. Рассказала об интригах Николая Николаевича и черногорок. Пожаловалась, что любые ее действия в обществе нещадно и несправедливо критикуются. Оказалось, «Аликс смотрела на вещи именно так, как мы смотрим, и все, что она говорила, было ясно, положительно и верно».

Появилась надежда, что отношение между императрицей и двором самой влиятельной из великих княгинь налаживаются. «Этот эпизод в нашей семейной жизни важен в том смысле, что дал нам возможность понять Аликс, – пишет Андрей Владимирович, чьи рассуждения, в свою очередь, дают и нам возможность понять кое-что в непростых отношениях внутри императорского дома. – Почти вся ее жизнь у нас была окутана каким-то туманом непонятной атмосферы. Сквозь эту завесу фигура Аликс оставалась совершенно загадочной. Никто ее в сущности не знал, не понимал, а потому и создавали догадки, предположения, перешедшие впоследствии в целый ряд легенд самого разнообразного характера». Теперь же «мы увидели ее в новом освещении, увидели, что многое из легенд не верно, что она стоит на верном пути»[343].

К сожалению, шанс не был использован – оттепель в отношениях оказалось недолгой. Очень скоро Мария Павловна снова превратится в жесткого и озлобленного критика императрицы.

Летом 15-го императорский дом включился в политику, еще не осознавая, что это политика. Противоречия между разными ветвями династии и личная неприязнь пока не позволяли выступить единым фронтом – большинство великих князей сохраняли лояльность.

С военной точки зрения, смена командования однозначно пошла на пользу. Вдумчивый и осторожный, не склонный во всем следовать указаниям французов генерал Алексеев стабилизировал положение на фронте. Снабжение армии тоже наладилось. Главную задачу – вывести Россию из войны – Германия не выполнила. Оставалось вести войну на износ по всем фронтам, а в такой войне германский блок шансов не имел, поскольку военно-экономический потенциал Антанты был значительно выше. Кликушеские пророчества, что царю придется нести личную ответственность за неудачи на фронте, не сбылись. За время, пока Николай II находился на посту верховного главнокомандующего, Россия не потерпела ни одного поражения. Зато была победа, причем серьезная – Брусиловский прорыв.

Однако переживания августа 15-го не прошли для царя бесследно. Он вынес колоссальное давление – со стороны Думы, министров, значительной части личного окружения. В одиночку ему было бы не справиться. Находись он в Ставке, его убедили бы отказаться от своих намерений. Но все важнейшие решения Николай II принял в Царском селе, где рядом с ним была жена. В правильности решений царь не сомневался. В итоге он окончательно перестал доверять кому бы то ни было, кроме Александры Федоровны.

«Подумай, женушка моя, – пишет Николай II 25 августа, через день после принятия командования, – не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже, или хотя бы во время войны!»[344]