Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Помню, как мама утром приехала из больницы, она там все это время ночевала, и попросила морфию «для Вани». Мы с братишкой остались с бабушкой. Она мужественно вынесла горе — умер старший любимый сын.

За самой бабушкой ведь охотились чекисты, пытались арестовать. Но она была фактически бездомная, жила то у одних, то у других родственников. И благодаря этому уцелела. Бабушка Гучкова, к счастью, умерла до революции, в 1915 году.

Я не по интеллекту, а по тому, как у меня все валится из рук, пошла именно в бабушку Прохорову. Мы когда с ней читали, например, «Дети капитана Гранта», то по карте смотрели маршрут движения кораблей. Бабушка все время что-то читала мне, рассказывала. Говорят, у меня память хорошая. Мне кажется, обычная память. Но все, что есть — это благодаря бабушке Прохоровой. Ее не стало в 1928-м…

* * *

После Царицыно мы переехали в Черкизово. Там я впервые узнала мат. Пришла к маме и произнесла трехбуквенное слово. Мама удивилась, откуда я его знаю. Ну я и объяснила, что на заборе увидела и прочитала.

Вообще, Черкизово мне запомнилось как очень неприятное место. С одной стороны от нашего дома находилось кладбище, а с другой — какое-то грязное водовместилище, где, несмотря на его малый размер, каждое воскресенье умудрялись тонуть местные пьяницы.

Слава Богу, там мы задержались недолго. И через год перебрались уже в Нащокинский переулок.

Это случилось после смерти папы. Никогда мне не забыть, как тетя, у которой мы были в гостях, пыталась приготовить меня к тому, что папы больше нет. Я не верила. И только когда мама пришла уже в трауре, я смогла поверить.

Первый сочельник мы с мамой и братишкой провели у папы на Ваганьковском кладбище. Поставили в его склепе елочку и встретили Рождество 1928 года.

В 1945-м году там же похоронили и маму.

Она умирала от рака и скрывала это от меня. А я ее забросила из-за Святослава, у нас тогда вовсю развивались отношения. Потом я долго не могла себе этого простить. Мы со Славой гуляли, проводили все время вместе, а мама была одна.

О том, что у нее рак, знала только моя двоюродная сестра Люба. Мне мама запретила говорить об этом. Я думала, что она просто простужена.

Мама умерла 3 августа, а я узнала о смертельном диагнозе лишь в июле. Какой-то врач известный, Давыдов по-моему, его фамилия, пришел к нам домой. Мама на тот момент уже слегла.

Когда врач уходил, то сказал:

— Замечательная женщина ваша мама.

Я в ответ спросила:

— А когда она поправится?

Доктор удивился:

— Как поправится? Вы разве ничего не знаете? Ей осталось жить меньше месяца.

Я запомнила то мгновение на всю жизнь. Почему-то в памяти осталось не лицо врача, а щель в полу, от которой я тогда не могла отвести глаз.

— Как меньше месяца?

— У вашей мамы последняя стадия рака. Но мы сделаем все, чтобы она не мучилась.

И правда, ей кололи морфий, мама находилась в сознании и хорошем настроении. Но я все равно такую вину за собой чувствовала. Я ведь у нее одна была.

Мой родной брат не вернулся с фронта. Коля работал в каких-то авиационных мастерских. Он моложе меня на два года. Официально считалось, что он пропал без вести.

Мама ждала его всю войну. Сама она дожила до победы. И, по счастью, о трагической судьбе Коли так и не узнала.

Когда мамин портрет был на выставке, которую устраивал Рихтер, Светик подготовил буклет. И на его страницах рядом с репродукцией серовской работы написал: «Я жил в доме Надежды Николаевны Прохоровой (Гучковой) в тяжелые дни войны и был принят там просто и по-родственному. Это был дом со старыми московскими традициями — добрый, русский, готовый поделиться всем, что есть.

… Неожиданно с фронта на один день пришел младший сын Надежды Николаевны и поздно вечером ушел, чтобы больше не вернуться. Она провожала его через затемненную кухню. Я никогда не забуду, как она смотрела вслед уходящему мальчику…

… До последнего дня ее жизни я был рядом с ней».

* * *

Незадолго перед уходом мама спросила у нас со Светиком, будем ли мы вместе. Мы обещали. Тогда мама взяла маленькую иконку и благословила нас.

Но о свадьбе, как о форме регистрации отношений, мы не думали тогда. Это как-то никогда не было важным. Когда Светик все-таки начинал разговоры о том, чтобы мы поженились, я говорила ему, что ничего не могу делать по дому, по хозяйству. И что ничего путного, что ему надо, дать не смогу. «Посмотрим», — отвечал он.

Светик ко мне всегда удивительно относился. Любил ли он меня? Конечно. Недаром у нас было чувство, что мы всегда будем вместе.

Я ему говорила: «Ты же знаешь, как я тебя люблю». И он мне отвечал: «А ты знаешь, как я тебя люблю».

Я всегда где-то думала, что не смогу быть идеальной женой Рихтеру. И закреплять наши отношения не торопилась. Одна мысль, что я смогу ему помешать… Хоть в чем-то…

Я прямо сказала ему: «В какой-то ситуации я могу стать тебе в тягость. А этого допустить я не могу. Потому что ты никогда мне этого не скажешь и не покажешь. А для меня это будет невыносимо».

И так получилось, что место возле него заняла Нина Дорлиак. Я ведь рассказывала, что сама уговорила Светика поехать в ту двухнедельную поездку на корабле, которую устроила Нина.

Рихтер поначалу уперся.

— Свет, ты что, с ума сошел? Такая женщина о тебе заботится, — говорила я ему. Он тогда очень похудел, ему нужно было отдохнуть.

— Не хочу одалживаться, — ответил он.

Я дала ему авоську с едой, чтобы он не выглядел совсем уж нищим, взяла за руку: «Светляк, пойдем», — и отвела к Нине на Арбат.

Потом Светик признался, что предчувствовал что-то нехорошее…

Он начал все больше и больше выступать. После победы на конкурсе Чайковского много гастрольных поездок стало.

Знаете, он ведь не хотел участвовать в том конкурсе. Но Генрих Густавович, который очень хотел, чтобы его ученики показали себя, уговорил.

Первую премию Светику дать не смогли, он ведь был немцем по национальности. Официально победителями стали Рихтер и Виктор Мержанов.

Мы с сестрой результаты конкурса узнали утром. Светик в тот момент еще спал. Тогда мы с Любой на коленях заползли в его комнату и принялись шутливо кланяться: «Светик, первая премия, поздравляем. Первая премия». А он, проснувшись, кидался в нас подушками…

После того круиза, где между ним и Ниной Дорлиак, видимо, что-то произошло, Светик еще приходил к нам. И все время писал.

А как-то спросил, что о нем говорят. Я ответила, что о нем ничего не говорят. Зато говорят о Дорлиак, у которой, будто бы, с ним роман.

Сказала и вдруг заметила, как он изменился в лице.