Битвы по средам - Гэри Шмидт

Из раздевалки послышался голос миссис Бейкер:

— Холдинг! Похоже, разбился кувшин с сидром, который миссис Кабакофф подарила нам зимой. Беги за мистером Вендлери.

Я побежал. Войдя вслед за мной в класс, он даже глаза вытаращил.

— Ничего себе запашок! Пивоварню открыли?

— И не говорите. — Миссис Бейкер вздохнула.

— Вам тут никак нельзя оставаться, — заявил завхоз.

— Вы полагаете? — неуверенно произнесла миссис Бейкер и перевела взгляд на меня. — Что ж, тогда отправляемся на полевую практику.

— На практику? — Я оживился.

— Поедем осматривать местные исторические достопримечательности.

Я задумался.

— Разве у нас есть достопримечательности?

Миссис Бейкер достала из нижнего ящика стола свои белые кроссовки.

— Есть, — уверенно сказала она. — Мистер Вендлери, вы уж, пожалуйста, проветрите хорошенько, когда вытрете лужу.

Мы вместе прошли в канцелярию, где секретарши, как и предписано, до сих пор сидели под столами. Миссис Бейкер объяснила миссис Сидман, что в классе разлился сидр и запах стоит как в пивоварне, поэтому ученику там делать нечего и, пока мистер Вендлери убирает, мы хотели бы отправиться на полевую практику. Пока миссис Бейкер говорила, бровь у директрисы вздёргивалась всё выше, всё удивлённее, но, поскольку миссис Бейкер ещё и руки на груди скрестила, спорить с ней миссис Сидман не стала. Скрещённые на груди руки — аргумент неопровержимый. Одна из секретарш вылезла из-под стола, дала миссис Бейкер заполнить особую форму, потом они позвонили моей маме — и мы наконец сели в машину миссис Бейкер и отправились осматривать местные исторические достопримечательности.

Пересекли Лонг-Айлендскую автостраду и, углубившись в хитросплетения улочек и просёлочных дорог в северной части города, остановились возле Квакерского дома.

— Это здание построено в тысяча шестьсот семьдесят шестом году, — сказала миссис Бейкер. — Только представь, Холлинг! Тогда ещё были живы современники Шекспира! А сто пятьдесят лет назад в этом доме находился перевалочный пункт так называемой подпольной железной дороги. Рельсов тут, конечно, не было, тем более под землёй. Но тут прятали беглых рабов. Дом стоял на маршруте, по которому их переправляли с юга на север.

Дорога снова запетляла меж домов.

— А вот это — первая на Лонг-Айленде тюрьма, — сказала миссис Бейкер. — В ней всего две камеры, одна мужская, другая женская. Первым сюда посадили мужчину, за кражу лошади. А первую женщину посадили за то, что она отказалась платить церковный налог, поскольку не ходила в церковь. Она боролась за свои права, за свою свободу. Вон, смотри, решётка на окне. Сквозь эти прутья она смотрела на волю.

Потом мы отправились на восточную оконечность города. Обогнули Хикс-парк.

— Здесь с годами многое изменилось, — сказала миссис Бейкер. — Но город когда-то начался именно отсюда, здесь пасли коров и овец первые поселенцы. Вон те старые дубы — нет, Холдинг, ты не туда смотришь, смотри на дубы! — были в ту пору маленькими деревцами. Вон то здание — видишь задний фасад на краю парка? — это церковная школа при Епископальном соборе Святого Павла. Во время Войны за независимость тут размещались британские солдаты. В соборе есть серебряная чаша для причастия работы Пола Ривира, героя этой войны. Она сохранилась, потому что кто-то из семейства Хиксов спрятал её в погребе.

На южной стороне города мы подъехали к синагоге — храму Мессии.

— Это четвёртый по счёту храм на этом месте, — сказала миссис Бейкер. — В первый попала молния, и он сгорел, второй спалили солдаты Её Величества, когда обнаружилось, что прихожане поддерживают революцию. Над третьим поработали поджигатели-антисемиты. И представь: Ковчег с Торой уцелел во всех трёх пожарах. Никаких повреждений. Он хранится тут до сих пор.

А на западе, в дальних пригородах, мы увидели не то хижину, не то сарай, и миссис Бейкер объяснила, что тут находилась первая школа, которую открыли аболиционисты, то есть люди, ратовавшие за отмену рабства.

— В этой школе негритянские дети учились читать и писать. Рабство процветает благодаря невежеству. Избавившись от невежества, люди начинали искать путь к свободе. Этот путь берёт своё начало именно здесь, Холдинг.

В ясный солнечный день с высокими белыми облаками, нарисованными на голубом небе, среди безмятежности без всяких признаков атомной бомбёжки, среди тюльпанов, глядящих в одну сторону, как солдаты в строю, среди благоухающих повсюду — кроме Идеального дома — азалий, среди шалых от весенних ароматов собак я вдруг увидел родной город совершенно по-новому, словно впервые в жизни, словно я только что сюда приехал. Или нет! Словно я только что проснулся. Можно каждый день ходить мимо домов и церквей и вовсе их не замечать, потому что идёшь по делам, о чём-то думаешь, что-то воображаешь… Тебе нет дела до домов и церквей. Но начни думать о городе — всё тут же изменится. Потому что ты не просто смотришь на дом, ты представляешь, как жилось людям прежде, когда-то, до твоего рождения. В тот день мы с миссис Бейкер воображали жизнь во времена Войны за независимость — конец восемнадцатого века. И девятнадцатый век воображали: беглых рабов, аболиционистов…

И я воображал себя — в той жизни.

И вроде как чувствовал ответственность за происходящее.

На обратном пути мы проезжали мимо собора Святого Адальберта, возведённого почти век назад на деньги бедных итальянских иммигрантов. Миссис Бейкер объяснила, что они кидали по монетке в церковную копилку.

— Давайте войдём внутрь? — предложил я.

Миссис Бейкер задумалась.

— Твои родители не будут против?

— Но ведь это местная историческая достопримечательность.

И мы вошли.

Никогда прежде я не переступал порога католической церкви, потому что, во-первых, там полно идолов, а во-вторых, там сильно пахнет благовониями и у людей кружится голова, поэтому они бухаются на колени и, стоя на коленях, обращаются к Богу. А пресвитерианский пастор говорит, что так молиться негоже.

Но в соборе Святого Адальберта я ничего подобного не увидел. Миссис Бейкер бросила мелочь в стоявший при входе ящик для подаяний, и мы прошли по центральному проходу к алтарю. Сквозь узкие окна-щели под купол проникало солнце, и в его косых лучах кружились золотые пылинки. А внизу — сумрачно и тепло. Я потрогал деревянные скамьи и подлокотники, тёмные и гладкие от прикосновения многих рук. Ковра в проходе не было, и мы слышали гулкий звук своих шагов. В центре алтаря висело распятие: бледный, белый Христос с ярко-красными ранами.