Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

На Кэри-Фостера не произвела особого впечатление «небрежность и щетина Бёрджесса»[532]. Когда же он поинтересовался, почему Бёрджесс берет домой документы, он ответил, что является «мучеником долга»[533].

В апреле 1947 года при поддержке Макнейла Бёрджесс решил продвинуться по службе и получить более высокий статус, для чего предстал перед Комиссией гражданской службы как кандидат старше установленного возраста. В заявлении он указал домашним адресом адрес Реформ-клуба и адрес своей матери в Беркшире, где она жила в большом викторианском доме с озером и парком. Он слегка преувеличил свои академические достижения, указав, что был первым на итоговых экзаменах. Его рекомендовали Блант и Маконахи. 26 августа он прошел медицинское освидетельствование, показавшее, что он годен к дальнейшей службе, имеет хорошее зрение, хотя и слегка близорук, рост 5 футов 11,5 дюйма и вес 12 стоунов и небольшой шрам над левым глазом – след от недавнего удаления кисты[534].

На обращенный к Би-би-си вопрос «Работая у вас, был ли он честен, компетентен и воспитан?» был дан ответ «Да». На вопрос «Известны ли вам обстоятельства, мешающие ему занять новую должность?» был дан ответ «Нет». С.Д. Спринг из департамента вещания Би-би-си подтвердил, что Бёрджесс был «честным, компетентным и хорошо воспитанным» человеком и нет никаких причин предполагать, что он не подходит для должности в Форин Офис. А глава новостного департамента назвал его «проницательным, способным и изобретательным сотрудником»[535].

В общем, Гай Бёрджесс оказался хорошим кандидатом.

Осенью 1947 года Юрий Модин впервые встретился с Бёрджессом. Он уже некоторое время занимался переводом и анализом «продукции» Кембриджской группы в Москве и теперь был послан в первую зарубежную командировку. Он писал: «Было восемь часов вечера, и уже начинало смеркаться. Место встречи – окраина Лондона. Погода в тот день стояла отличная, улицы просматривались на далеком расстоянии. Я стоял в ожидании на перекрестке. Точно в назначенное время увидел Коровина, идущего с моим новым подопечным. Коровин представил нас друг другу и без лишних слов ушел. Он, конечно, рисковал, оставив свою машину где-то поблизости. Бёрджесс и я пошли вдоль дороги. Выглядел он отлично: красивый мужчина в модной рубашке с накрахмаленным воротничком, излучающих блеск ботинках и отличного покроя пальто. У него был вид чистокровного английского аристократа с непринужденными манерами и твердой поступью. В сгущающихся сумерках лица почти не было видно»[536].

Так началось это важное партнерство. Бёрджесс и его куратор встретились еще раз на том же месте неделей позже. «На вторую встречу он опять явился без опоздания. Я увидел его издали, спокойно идущего между деревьями со свернутой в трубочку газетой под мышкой»[537]. Бёрджессу хотелось перенести их встречи в один из его любимых пабов в Сохо – он объяснил, что терпеть не может выбираться из центра Лондона, – но Модин настоял на своем. По его убеждению, они всегда должны были встречаться на улицах или в парках. Если же их остановит полиция, то он сделает вид, что заблудился и спрашивает у Бёрджесса направление. Но у того было другое предложение.

«У меня есть идея получше. Вы – симпатичный молодой человек, а все в Лондоне знают, что я большой охотник до хорошеньких мальчиков. Просто скажем им, что мы любовники и ищем кроватку». Модину, который только что женился, предложение вовсе не показалось забавным[538].

Он был контактным лицом Бёрджесса на протяжении трех следующих лет. Англичанин произвел на него глубокое впечатление.

«Гай Бёрджесс был скрупулезно пунктуален, соблюдал все правила безопасности и неоднократно демонстрировал свою превосходную память. …К моему удивлению, Бёрджесс оказался добросовестным агентом: пунктуально отвечал на все мои вопросы и ничего не записывал, полагаясь на свою превосходную память. Он слово в слово помнил то, что я говорил ему, скажем, три месяца назад. С самого начала он относился ко мне доброжелательно. Передавая мне документы, он всякий раз подчеркивал, какие следует отослать в центр безотлагательно, а какие могут подождать»[539].

Но также Модин был заинтригован Бёрджессом, и не последнюю роль в этом сыграла его внешность.

«Его ботинки своим блеском просто завораживали меня: я никогда не видел ничего подобного ни до, ни после. Он постоянно менял рубашки и каждый раз приходил в новой, сверкающей белизной. Правда, когда я узнал его короче, заметил, что пиджак и брюки у него часто запачканы и помяты. Одевался Бёрджесс очень странно. Его одежда привлекала внимание прохожих, а иногда и полицейских. Я никогда не мог понять, почему вблизи он выглядел как бродяга, хотя шил костюмы у лучшего лондонского портного»[540].

Модину было ясно, что Бёрджесс – шпион по идеологическим соображениям: «Гай Бёрджесс считал мировую революцию неизбежной. Как и его кембриджские друзья, он рассматривал Россию в качестве форпоста этой революции. Альтернативы для него не было. Возможно, у Бёрджесса были какие-то сомнения, касающиеся внутренней и внешней политики России. Я часто слышал, как он критикует наших вождей. Но при всем том Гай считал Советский Союз надеждой всего мира»[541].

Модин вспоминал[542]: «От природы он был одаренным аналитиком. Его сообщения всегда были продуманными, взвешенными и ясными – легкими для перевода. Он был отличным профессионалом, несмотря на репутацию одиозного пьяницы и гомосексуалиста-донжуана»[543].

Модин считал, что его долг – поощрять и поддерживать Бёрджесса. «Я постоянно подчеркивал важность его работы. Он был польщен, когда я сказал, как высоко ценю его сообщения и какой хороший у него слог. Я неоднократно повторял, что ему следовало бы писать романы. Ему понравилась эта идея, и, мне кажется, он собирался заняться этим, уйдя на покой[544].

Иногда, во времена международных кризисов, Модин встречался со своим агентом каждый день. «Когда совершенно необходимо было поддерживать постоянную связь, Бёрджесс набирал по телефону номер. У аппарата день и ночь дежурил сотрудник, которому Бёрджесс называл какой-нибудь условный номер и вешал трубку. Это означало, что в пределах часа мы должны встретиться в условленном месте. Коровин или я отправлялись туда и принимали от Гая устную информацию или документ. К примеру, во время Лондонской конференции в ноябре 1947 года Бёрджесс сумел на ночной встрече с Коровиным передать материалы о британской и американской позиции, касающейся статуса Берлина. Советский министр иностранных дел Молотов получил информацию до британских и американских делегатов, которым она была сообщена только на следующий день»[545].