Пагуба - Сергей Малицкий

— Остался у него еще кто-нибудь, кроме тех, что стражи твои порубили или живьем взяли?

— Может быть, остался родной отец, — скривил губы Далугаеш. — Но вряд ли он его знает, мать-то его была убита, когда он вовсе еще мальцом подпрыгивал.

— Мальцом не мальцом, а Эква в лицо запомнил, — заметил старик. — Он циркачом был? Всех циркачей в оборот взять. Разъехались после ярмарки? Далеко не уехали. Догнать и пригрозить. Монетку посулить, дробилкой храмовой припугнуть. Циркачи всегда по краешку бродят. Все поймут. Опять же клановые столбы под присмотр поставить. Он ведь глаз намалевал на щите клана Чистых? Может ведь и еще один щит испортить. Побеспокоиться и об этом надо. На кого у него еще зуб?

— На меня, на Ганка, на воеводу Квена, — процедил Далугаеш и вдруг вздрогнул, хлопнул себя по лбу. Ганк! Вот ведь хитрец, хиланский пес! Отправил ловчего старшим глашатаев по прибрежным городам. И ведь тоже к Зене отправил, к Зене!

— Следить надо, — понизил голос старик. — За Ганком, за воеводой да за самим собой. Только за собой следить нужно зорче. Что будет толку, если кто увидит, как этот самый Кир стрелу в тебя, господин, выпустит? Надо сделать так, чтобы его взяли в тот самый миг, как он потянется за стрелой.

— Под стрелу меня отправить хочешь? — скрипнул зубами старшина ловчих.

— Под стрелу отправить не хочу, — заметил старик. — Но если прятаться станешь, так он не только за стрелу не возьмется, может и вовсе махнуть рукой. Ищи его тогда по всему Текану.

— И тебя заодно в покое оставить? — резко встал Далугаеш, бросил на пол серебряную монету, вытащил из кисета бронзовые часы, взятые на теле Куранта, открыл крышку. — Живи пока, старик.

Данкуй имел правило — обходиться малым. Конечно, в любом городе урай с готовностью снабдил бы старшину тайной службы иши всем необходимым, лишь бы только тот сделал все свои дела и убрался из города подобру-поздорову, но не всякая помощь была на пользу. Делать все следовало тайно. Даже то, что тайны не требовало. Завязанное тайно — крепче, потому как узел никто не видел. Уколотое тайно — больнее, потому как внезапно и в нужное место. А уж когда нетайное тайным становится, тот, кто таился с самого начала, тот и в седле, а кто кричал да руками махал, тот в ярме. Хотя порой тайному только притвориться тайным следовало. К примеру, промелькнуть с уха на ухо сплетней о сыне последнего урая Харкиса. Предположить какую-нибудь глупость, вроде той, что мать того же Кира Харти, да хоть та же Аси, дочь Кастаса, ишка нынешняя. Ведь провалялась в беспамятстве год? Понятно, что годами не сходится, так для того и пускается слушок. Или любая ее сестра. Или еще кто. Главное, чтобы глаза на лоб вылезли. И чем больше вылезут, тем вернее веры той сплетне будет. А там уж лови, Данкуй, рыбку в мутной воде. Нет ничего проще, чем узнать что-то, вызывая собеседника на спор. Старайся казаться глупым, и умники не упустят возможность этим воспользоваться. Что Данкуй и делал. Въезжал в город и пускал слухи. А потом ходил по домам, склонял голову перед знатными матронами, заговаривал о том о сем, таращил глаза, поднимал брови, всплескивал руками, а после слушал, слушал, слушал. И чем больше слушал, тем более убеждался, что или ребенка дочери урая Сакува надуло неизвестно каким ветром, или родила она его вовсе от безродного крестьянина или нищего бродяги. А уж попутно, особенно если не гнушаешься прошвырнуться по грязным трактирам, многое выведать можно было, И кто такой слепой Курант, и кто у него в приемышах, и как что началось, и есть ли у него какие интересы во всех этих городах, и есть ли какие знакомства? Эх, жаль, что толку от собранного да разведанного пока не прибывало. Свиточек, куда Данкуй заносил все выведанное, вроде и становился толще, а ясности не наступало, да и отца Кира Харти никак нащупать не удавалось.

Но сдаваться Данкуй не привык. Разослал гонцов во все города вперед себя. Приказал отираться на площадях да постоялых дворах. Наказал учесть всех слепцов, да не только нынешних, а и прошлых и мимолетных. Где кто интересовался домами? Где кто приценивался к наделу земли под строительство? Опять же где мелькал черный сиун да при каких обстоятельствах? А еще что о сиунах говорят? А что случалось чудного?

Пока одно да другое, побывал Данкуй в Намеше, в Гиене, а потом, вместо того чтобы повернуть на Кету или на Ламен, вдруг отправился к Парнсу. Спутников имел всего двоих, но таких, которые стоили вместе десятка других теней. Самого Далугаеша смогли бы вдвоем взять, да и вопросов лишних не задавали.

Горная дорога была многолюдна. Телеги тянулись к перевалу и с перевала одна за другой. Ветер сдувал в пропасть подсохший да размолотый копытами конский навоз. И то сказать, лето — самое время для перевозок. Везли же все, что обычно везли с Гиблых земель. Соль, медную руду, железную руду, олово, пластины мрамора. Туда везли ткани, зерно. Осенью потянутся с перевала повозки с мехами, мясом. С рыбой из горных рек Северного Рога. А вот в те дни, когда где-то на этих самых дорогах были настигнуты беглецы из Харкиса, дорога была пустынна. Самое начало зимы. Лед на перевале.

Троица миновала старый оплот, у которого шумным табором расположились гиенские пастухи, что гнали овец за горы своим ходом, затем миновала деревеньку и придорожный алтарь Пустоты с кострищем из двенадцати камней для сжигания мертвых. Оказалась на высоком обрыве, под которым среди порогов шумела речка Бешеная.

Данкуй спешился, подошел к краю обрыва, посмотрел вниз. Потом нашел взглядом одного из спутников.

— Опроси каждого в деревне. Узнай, кого сжигали десять лет назад на этом кострище. Кто умер. Интересует ребенок возраста шести-семи лет. Я буду ждать в Парнсе.

У ворот Парнса, которые были просто-напросто стальными тяжелыми дверями, перекрывающими вырубленный в скале проход, Данкуй отослал второго спутника.

— Скачи на север. На излете предгорий, в двух десятках лиг, поселок горняков Хастерза. Там же стоит отряд гвардии иши. Пятьдесят человек. Меня интересует, выступал ли десять лет назад осенью на их торжище Курант со своей повозкой. Посмотри записи в трактирах или в писцовой книге местного старшины. Должны быть отметки о разрешении поставить балаган. Слепой вроде бы не упускал случая подзаработать звонкую монету в конце сезона, когда горняки просаживают летние заработки, но нужно знать точно. И если выступал, сколько с ним было приемышей? И возвращался ли после?

Всадник кивнул и направил лошадь дальше, а Данкуй усмехнулся и загромыхал кулаком по стальным воротам. Ждать ему пришлось долго. Наконец где-то в отдалении загремели одни ворота, потом другие. Раздался равнодушный голос:

— О прибежище просишь или испрашиваешь о чем?

— Испрашиваю, — ответил Данкуй.

— О чем интерес имеешь? — гундосил все такой же равнодушный голос.

— О прошлом, — прищурился Данкуй.

— Кто?

— Данкуй, милостью Пустоты, — расплылся в усмешке старшина тайной службы. — Хочу говорить с провидцем.

— Провидец нездоров, — пробурчали за воротами, но засов заскрежетал, и створки ворот пошли наружу. На свету появился седой старик в серой куртке, серых портах и стоптанных сапогах с дырами.