Рижский редут - Далия Трускиновская

– За мной! – орал мой бешеный дядюшка, примерно так, как в Средиземном море.

Матросы, которым мы, понятное дело, ничего не объяснили, растерялись и перепугались. Они по натуре трусами не были, но когда прямое начальство с воплями улепетывает непонятно от чего, поневоле струхнешь.

Гречкин оказался по одну сторону от застрявшего селерифера, ближе к Большой Королевской, Свечкин – по другую, ближе к частному приставу. И грешно ругать матросов за то, что они, кинув селерифер на произвол судьбы, помчались наутек, Гречкин – вслед за Артамоном, Свечкин – мимо ошалевшего от таких страстей Вейде.

Частный пристав и герр Шмидт побежали ловить меня, но уткнулись в селерифер. Вейде встряхнул его и повалил, но так удачно, что колесо подмяло его ногу. Я не знаю, как они вдвоем разбирали эту французскую баррикаду, потому что опомнился и догадался поглядеть назад уже у Ивановской церкви. О ноге приставова нам сказал нагнавший нас Гречкин.

– Черт! – воскликнул Артамон. – Сто тысяч чертей! Вот это так реприманд! Ну, Сурок! Знал я, что твоя дурацкая красная таратайка натворит бед! Но чтоб таких?!.

– Мы пропали… – сказал Сурок. – Он нас всех троих видел вместе. И Шмидт видел! Сейчас они откроют комнату, найдут наши вещи…

“Да чтоб он сгорел, твой селерифер!..

– … пойдут в порт, прямиком к Моллеру…

– Да чтоб от него и золы не осталось!..

– …и селерифер тоже сразу опознают…

– Да чтоб он сквозь землю провалился – и он, и тот, кто его выдумал!..

Вот такую светскую беседу вели мои родственники, я же стоял молча, без единой мысли в голове. Я даже и представить не мог, что можно сделать в таком бедственном положении.

– … и Сидор потерялся! – завершил перечень неприятностей Сурок. – Ну, как его изловили? Он же сдуру все в полиции доложит – и номер лодки, и прозванье командира!

– Вам-то чего волноваться? – наконец спросил я. – Вас-то в чем обвинят? В том, что со мной случайно встретились в городе?

– Ты в матросском наряде, – сказал Артамон.

– Мало ли где я его взял?

Артамон и Сурок переглянулись, оба разом собрались было что-то сказать – да промолчали.

– Ступайте оба в порт, к Шешукову, – велел я. – Кайтесь в грехах, соврите что-нибудь… Может, он замолвит словечко перед вашим Моллером…

– А ты?

Ну что я мог им на это ответить? Из-за проклятого селерифера я оказался загнан в угол. Даже если родственники мои как-то выкрутятся, они уже не смогут мне помогать. И куда деваться – неведомо… хоть к противнику перебегай…

Эта мудрая мысль тоже пришла мне в голову, хотя никакого предательства я не замышлял, а скорее нечто героическое: перебежав, раздобыть важные для нас сведения, вернуться с ними, сделав этот подвиг оправданием себе, да чтоб сведения были государственной важности! Тогда герр Вейде уже не станет сообщать мне свое мнение об убийствах как единственно верное, а выслушает меня и постарается понять, что же там было на самом деле.

Мы стояли в узеньком крытом проходе у самых дверей Ивановской церкви, благо никто нам не мешал. Смотрели на башню Петровской церкви с неизменным венчающим ее петухом. Эти рижские петухи снизу казались крошечными, однако были величиной с хорошего бычка. Если бы крест – мне бы в голову пришли слова знакомых молитв, а то петух… Голова моя была совсем пустая…

– Позвольте, – услышал я русскую речь и повернулся.

По ту сторону прохода стоял сержант Бессмертный и явно собирался, потеснив нас, выйти к церковной двери.

– Извольте, – буркнул Артамон, подвигаясь; он, как самый крупный из нас, представлял главное препятствие для Бессмертного.

– Благодарю, господин Вихрев. Благодарю, господин Морозов.

Он произнес мою фамилию с казенной любезностью. Но знать ее он никак не мог! Мы не были знакомы – он не плавал с Сенявиным, а я не служил в Роченсальме!

Сурок потом рассказывал, что при звуках собственной фамилии я побледнел хуже всякого покойника.

Первым, кстати, опомнился Артамон.

– Вы обознались, господин Бессмертный, – брякнул он. – Никакого Морозова тут нет, а есть матросы с моей лодки Гречкин и Печкин.

– Да вот же он стоит рядом с вами, – сказал сержант. – И весьма недоволен тем, что я его узнал. Но стоять тут небезопасно. Вас, сдается, уже ищут во всех окрестных улицах. Ступайте за мной.

– Почему мы должны вас слушать? – сварливо осведомился Сурок. – Потому ли, что вы нас ловко выследили? Достойное занятие для офицера!

– Потому, что мне нужно с вами троими поговорить, – отрубил Бессмертный. – Предлагаю прекратить препирательства и идти со мной в безопасное место.

– Если это ловушка, то вы долго на свете не заживетесь, – пригрозил Артамон и добавил: – Семь бед – один ответ!

Бессмертный усмехнулся, но как усмехнулся! Я опять вспомнил того ручного волка в загородке, впрочем, был ли он ручным?

– Мне цыганка нагадала восемьдесят три года жизни в здравом рассудке, а сколько вне рассудка – того определить не смогла, – отвечал сержант. – Предлагаю не тратить зря драгоценное время. Идем, господа, туда, где нам не помешают.

И он пошел, не оборачиваясь, к Мясной улице. Словно бы ему безразлично наше решение, или же он был уверен, что мы послушаем разумного совета.

– Что мы теряем? – спросил я. – Да ничего…

И направился следом за Бессмертным.

Я нагнал его уже на углу Ивановской и пошел рядом, совершенно забыв, что одет матросом, а матросу такое панибратство проявлять не следует.

– На Швимштрассе есть погребок, – спокойно, как если бы мы продолжали приятельский разговор, сказал он. – Как отсюда идти – по правую руку. – Там целые подземные хоромы с выходом на Зюндерштрассе и, возможно, куда-то еще. Очень рекомендую.

– Вы раньше бывали в Риге? – спросил я.

– Да, разумеется. Замедлим шаг, иначе друзья ваши нас потеряют и будут метаться по городу, обнажив кортики, в уверенности, что я вас умыкнул. Что добром не кончится.

Именно так они бы и поступили, это я знал твердо. Но в голосе Бессмертного было что-то неприятное – ирония не ирония, издевка не издевка, я так и не определил.

Однако выбирать не приходилось, он явно хотел сообщить мне нечто важное. И я, приотстав, пошел за ним молча и смиренно, как обязан идти по чужому городу рядовой матрос за офицером. Вскоре нас нагнали мои родственники и Гречкин.

Погребок оказался в двух десятках шагов от угла Господской и Швимштрассе. Вход располагался не на улице, а в неком закутке меж домами, напомнившем мне пространство, что образуется, когда человек теряет зуб. Закуток был продолговат и снабжен коновязью – рядом укрепленных в стене железных колец.

За то немногое время, что флотилия Моллера обреталась в Риге, Бессмертный уже успел посетить его и возобновить какие-то давние знакомства. Хозяин, стоявший в глубине погребка, у пивных бочат, взгроможденных на скамью, поднял руку в знак приветствия.