Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

был прав. Светит в ней солнце. Теперь остается быстро проглотить, чтобы никто не видел…

Тут часы в передней пробили четыре.

Пришло время взять галстук и черные лакированные ботинки, и тут я е сожалением снова вспомнил, наверное уже в сотый раз, что вообще ей ничего не объяснил и она мне ничего не сказала. Это был последний раз, подумал я, а она ничего мне не сказала. А может, все-таки еще скажет? Все-таки, может, скажет? Я печально поглядел на нее, как она скрыта за стеклом, и тут она пошевелила рукой, на которой был перстень с бриллиантом, положила руку на нижнюю планку рамы, она высунула голову, будто глядела из окошка поезда, и с улыбкой сказала:

— А что наш Гюнтерк?

— Мне нужно одеваться, — выпалил я. — Я иду в гости, и уже нет времени. Мне нужно надеть галстук и ботинки, я иду с родителями к послу.

Она вздрогнула так резко, что серьги ее зазвенели, а лбом она стукнулась о стекло. С минуту она ошеломленно на меня глядела, чуть обнажив зубы, потом немного успокоилась и снова взялась правой рукой за нижнюю планку.

— Куда ты идешь с родителями?

— К послу, — резко ответил я. — Посол пригласил нас. Позвал мать, а с ней и нас, вот мы туда и идем. Что из того!

— Это мне очень нравится, — сказала она медленно и ласково закивала головой, — это мне очень приятно. Но вы идете не к послу, а к наместнику… Вы встретитесь там с наследником трона… — Я только махнул рукой, вероятно, я хотел как раз встать и идти, когда быстро открылись двери и в них показался отец.

— Так идем! — крикнул он. — Ты еще не надел галстук и ботинки? Чего ты так копаешься!

Я встал с кресла, посмотрел на столик с бутылкой, рюмкой и куском лимона, улыбнулся стеклянной горке, дивану и стене, где раздалось бренчанье цепи… Вот видишь, думал я, правда, ты мне ничего не сказала напоследок, но хоть ты со мной немного поговорила, поговорила, и это хорошо, я пошел. Я еще раз взглянул на медведя, как он развертывает конфету, которая только что упала ему на голову.

— У посла говори правильным немецким языком,— заворчал медведь. — Только не тем грубым прусским, встретишься там с наследником трона. Гюнтерк будет императором…

14

Полдень был прекрасным, как бывает только весной. Руженка высунулась из окна, на котором стояла ваза с кошечками и пасхальными разрисованными яйцами на красных ленточках, и сказала:

— Господи боже мой, ну весна в этом году. С того дня, как вы ходили к послу, все издает такой свежий ароматный запах и дождь не идет.

Потом, будто притяжением какой-то неведомой силы, на тротуар из овощной лавки напротив вышла Коцоуркова и посмотрела на наши окна.

— У вас красивые кошечки, — крикнула она Руженке и присела на складную скамеечку возле картошки, — и яйца тоже! Знаете, Суслик получил козлятину! — И когда Руженка в ответ кивнула, Коцоуркова воскликнула: — Знаете, за углом в кино «Париж» показывают Чаплина, не пойдете ли вечерком?

Я тоже высунулся в окно и увидел, как из-за угла появились двое, которых я увидел перед нашим домом еще сегодня утром. Два худых блондина в летних пальто. Они прошли мимо Коцоурковой почти по-военному и притом медленно и осторожно, что никак им не подходило, они напоминали марионеток, которых дергает за ниточки чья-то рука, скрытая за крышами домов.

— Как же не пойду, — крикнула в ответ Руженка, — мне делать нечего!

— Вот и хорошо, — ответила Коцоуркова, — пойдем. Сегодня вечером на Чаплина. Представьте себе, он там выглядит в точности как Гитлер. Вы видели его в сегодняшней газете? С усиками и с черной прядью на лбу? У меня всегда спазма, когда его вижу, придется идти к доктору, наверное ревматизм.

— Я не удивляюсь! — воскликнула Руженка. — Мне тоже бывает худо, нужно идти на этого Чаплина…

— Эта бестия по Библии! — воскликнула Коцоуркова и вдруг вскочила как ужаленная, вскочила со скамеечки и крикнула, что должна немедленно взглянуть на карты. — Немедленно на карты! — крикнула она на всю улицу. — Некогда рассиживаться, у меня об этом Гитлере предчувствия!,

Она схватила скамеечку и исчезла в лавке. И тут Руженка повернулась ко мне и стукнула себя по лбу.

— Господи боже мой, сейчас же должна бежать за картошкой. У нас ни одной штуки. Как же я буду готовить ужин?

И хотя я знал, что у нас полон подвал картошки, а молодую еще не продают, я и глазом не успел моргнуть, как она вылетела из комнаты, через минуту мелькнула на улице, как тень дикого зверя, и исчезла в лавке. Я после обеда никуда не пошел, хотя на улице было очень хорошо, везде свежий, ароматный воздух, я не пошел даже в парк, хотя там, у памятника графу Штернбергу, мог встретиться с Брахтлом, Минеком, Букой и Катцем. Я как-то застыл и был полон странных предчувствий.

Я был полон странных предчувствий с самого раннего утра, с рассвета, когда за окном уже не было темно, но и не было еще светло, а стоял тихдй холодный серо-белый полумрак, и в этом полумраке я проснулся от шороха в передней. Будто там прошли кошки или стадо овец и среди них кралась какая-то страшная зловещая лиса; часы, которые всегда идут на десять минут вперед пробили как раз полчетвертого утра… Когда же я в половине восьмого шел в школу, я повстречал тех двоих в летних пальто, которых я здесь никогда не видел; худые блондины, они шагали почти по-военному, а все же медленно и осторожно, один разглядывал улицу, другой беззастенчиво разглядывал меня, уж лучше бы я ему что-нибудь сказал. Мимо нас проходил какой-то человек в комбинезоне и плюнул… В школе мы дурачились, как молодые козлята. Бука повалил меня на кафедру и делал вид, что душит. «Волк,—душил он меня, — волк». — Он меня так не звал почти месяц, а я кричал и старался угодить ему под челюсть, но он был сильнее и кричал, чтобы я шел с ним и его братом в кино, что у них есть деньги и они приглашают меня на Чаплина в «Париж» в понедельник вечером, он там похож на Гитлера… А я мог только пропищать, что,