Безмолвная служба - Джон Паркер

«Я сдал “Снеппер"[37] и отправился в Барроу-ин-Фернесс, чтобы принять свою вторую лодку, “Трасти" — большую по размерам но ненамного лучше приспособленную для жизни на ее борту. Воздушного кондиционирования или чего-то подобного не было. Мы вышли на патрулирование в Средиземное море, а потом нас отправили на Дальний Восток, чтобы подлатать оборону Сингапура. Мы прибыли в гавань на северной стороне острова и обнаружили, что никого из руководства нет. Мне сказали, что японцев с минуты на минуту ждут на другой стороне дамбы. Я отправился на другую сторону острова. Мы сделали то, что должны были сделать, и попытались найти что-то из еды, которую можно было бы взять с собой. Все, что мы смогли найти, было сгущенное молоко «хорпекс» и австралийские пастилки от кашля, которые и должны были поддерживать наши силы во время патрулирования Мы вышли из бухты и немедленно столкнулись с 20 000-тонным японским транспортом. Вся его палуба была покрыта транспортными средствами, и мы открыли огонь из пушки. Он скрылся в языках пламени и затонул. Мне сделали выговор. Мне сказали, что следовало торпедировать транспорт, но я нарочно не сделал этого, так как мы могли легко столкнуться с главным японским флотом, а ближайшее место, где можно было бы получить новые торпеды, было в тысяче миль отсюда.

Потом я услышал по радио, что Сингапур пал. У нас было несколько повреждений и текло масло. Мы пошли в Сурабайю, которую уже не раз бомбили. Нам необходимо было взять топливо и воду. Бухту уже обстреливали, и я принял решение остаться на поверхности. Голландская субмарина, которая погрузилась, погибла со всей командой, после того как на нее сбросили глубинные бомбы в мелкой воде. После этого мы потащились на Цейлон и встали в Коломбо, где некоторое время оставались на ремонте в сухом доке. Вышли из него, вовремя, до Пасхального рейда японцев на Цейлон, и были около корабля-базы, загружаясь торпедами, когда налетели японские самолеты.

Оставшиеся корабли союзников ушли в Индийский океан, и мы были единственной оставшейся в бухте современной подлодкой, так что на нас нападали без конца, и самолеты пролетали почти на уровне мачты. Я даже мог разглядеть летчиков в их кабинах. К счастью, мы заменили свой пулемет “люис” на “брен”, который работал превосходно. Еще у меня был очень хороший младший связист, который вовсю садил по этим ребятам. Он подбивал их, когда они прилетали, и подбивал, когда они улетали. И поэтому их бомбы не попадали в цель. Было видно, как они дырявят бухту совсем рядом с нами, нервно торопясь уйти от “брена”, плевавшего в них огнем. Некоторым это так и не удалось — эти налеты стали концом их карьеры. Просто они были слишком смелыми и летали слишком низко.

Затем мы отправились патрулировать Малаккский пролив — в условиях, в которых с трудом можно было поддерживать человеческую жизнь. Очень многие заболели. Я был болен и не думаю, что хорошо справлялся со своими обязанностями. Все это было из-за того, что не было кондиционирования воздуха. Это самое худшее, чего можно ожидать от подводной лодки. Живешь в самом грязном зловонии — смеси человеческих запахов, выделений, кухни, газов батареи, топлива, стирки, всего — невероятный коктейль. Слава богу, природа милосердна: когда живешь в постоянной вони, твои изумленные нервы устают и больше не ощущаешь этих запахов. Когда поднимешься на поверхность и глотнешь свежего воздуха, а потом воздуха снизу, то точно понимаешь, в чем ты жил. Курильщики говорили мне, что приходилось выкуривать три сигареты, прежде чем начнешь получать удовольствие — настолько весь организм пропитан этой гадостью. Запахи были невероятным неудобством — не в последнюю очередь из-за того, что когда мы ходили в туалет, то «продукты жизнедеятельности» приходилось хранить в ведрах, вроде большой банки. В конце дня или когда можно было подняться на поверхность, мы выплескивали с борта содержимое этих ведер.

Можете представить себе картину: лезешь вверх через боевую рубку, при скорости ветра 80 миль в час (потому что двигатель — с нисходящим потоком), тащишь эти ведра, которые прикрыты только мешком, и выплескиваешь содержимое на подветренную сторону. Мне обычно приходилось быстро отходить с места, где мы стояли, выплескивать экскременты и быстро ретироваться. Никогда не поднимайтесь на поверхность, потому что самолеты, летавшие над нами, всегда ждали именно этого. Так обстояли дела в те дни.

Другое — это то, что когда погружаешься, хочется расходовать как можно меньше кислорода, и вот говоришь всем, чтобы оставались на местах и вели себя тихо. В команде подводной лодки всегда был дух хорошего товарищества, который поддержал всех в трудных обстоятельствах. Естественно, иногда случались ссоры, но ненадолго, потому что все знали — скоро опять будет трясти. А то, что наши подлодки по сравнению с американскими — трущобы, это правда. Если надо было что-то сделать, например, загрузить торпеды или еще что-нибудь срочное, то обнаруживалось, что кислород весь вышел очень быстро. Тогда было необходимо вытащить торпеды после погружения, находясь на приличной глубине и под наблюдением. Поэтому приходилось держать всех в тишине, насколько возможно, и все разговоры начинались ночью, когда мы поднимались на поверхность. На Дальнем Востоке в таких условиях никогда не было удобно, и единственным утешением было то, что бедняги на берегу были в еще худшем положении, чем мы сами».