Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Ноги́ этого легавого больше не должно быть в клубе! — рявкнул Грегориос.

Даниэль Маго не дал разгореться дискуссии:

— Это будет худшей из ошибок!

— Но он за нами шпионит! — возмутился Имре.

— Главное, что все открылось. Если вам заранее известна тактика противника, вы уверены, что сможете его победить, разве нет?

Вопрос, адресованный опытным шахматистам, остался без ответа.

— Что ты предлагаешь? — спросил Игорь.

— Я знаю Лоньона, он хитер, как обезьяна. С ним можно договориться. Пусть показывает свои отчеты Игорю или Вернеру.

Лоньон задумался — и не согласился:

— Об этом не может быть и речи. Я ведь могу показать вам отчет, а потом написать другой. Обещаю, если возникнет проблема, я заранее предупрежу вас. Иного решения нет.

Они согласились.

Лоньон подошел к Даниэлю:

— Ты подал эту идиотскую идею?

— Я посоветовал им быть благоразумными. Тебе бы следовало сказать мне спасибо.

— Я внедрялся в разные группы и сети, а раскрыли меня впервые. По твоей вине.

— Стареешь, Дезире, пора подумать об отставке.

— Может, закончите партию? — спросил Лоньон у Леонида и Виржила. — Давайте, я вам не помешаю. Не обращайте на меня внимания.

— Берегись, Братец Большие Уши, — сквозь зубы процедил Грегориос. — Если хоть один из нас вляпается по твоей наводке, я тебя найду. Где бы ты ни находился. Сначала ты лишишься ушей, а уж что будет потом, тебе лучше не знать.

— Вы не имеете права, я на государственной службе.

— Увы, мой бедный друг, знай вы, что я делал с чиновниками во время гражданской войны, бежали бы отсюда, сверкая пятками. Хочу напомнить — греки выкалывают предателям глаза.

— Обещаю, что не причиню вам ни малейшего вреда.

С того дня стоило Лоньону появиться, все разговоры стихали. Атмосфера напоминала членам клуба былые — невеселые — времена на родине, разве что была не такой гнетущей. Лоньон не пожелал, чтобы к нему обращались по имени, что было вполне объяснимо,[110]и ему дали прозвище Братец Большие Уши. Все, за исключением мелких деталей, осталось по-прежнему. Через несколько месяцев Лоньон стал приходить реже, как правило — в конце недели, унылым тоном спрашивал «Как дела?», но никто ему не отвечал. «Но что же я включу в отчет?!» — в отчаянии вопрошал он.

— Напиши, что мы смирные, законопослушные граждане и не занимаемся политикой, — отвечал Грегориос. — И помни: месть придумали греки!

Лоньон появлялся в клубе четыре-пять раз в год. Инспектор был непредсказуем, никто не замечал, как этот человек входит и выходит, он просто был — сидел и смотрел, как другие играют. Одному Богу было известно, приходит он по долгу службы или ради удовольствия. Если кто-нибудь вдруг терял самообладание, произносил глупость или начинал ругать власти, остальные инстинктивно оглядывались и вздыхали с облегчением, поняв, что Лоньона рядом нет, а Леонид или Павел грозил брюзге:

— Попридержи свой длинный язык, не то сдам тебя Братцу Большие Уши!

Я открыл дверь своими ключами и прошел в кухню. Из глубины квартиры донесся голос Сесиль:

— Это ты, Мишель?

— Кто же еще?

Сесиль принимала ванну, так что разговаривали мы через дверь.

— Можешь уйти, если хочешь.

— Подожду тебя в гостиной.

После долгих раздумий и колебаний Сесиль решила закончить работу об Арагоне, отложив на время идею о психфаке. Она не забыла просьбу Пьера, это ее бесило, но заставляло возвращаться за письменный стол.

Уборка квартиры продвигалась медленно, мы столкнулись с массой технических сложностей: то, что казалось простым, на поверку оказывалось почти непреодолимым. В каждой комнате была своя проблема. Можно ли заменить трухлявые деревянные ставни? Как отчистить вековую грязь с ковров или устранить протечку в стене? Почему не работает газовая колонка? Мы почувствуем запах газа или задохнемся сразу? Как счистить обои ножом, не повредив обрешетку? С чего вдруг пылесос перестал засасывать пыль? Сесиль из принципа не желала звать мастеров по ремонту.

— Эти пужадисты ни гроша от меня не получат!

Мы решили посоветоваться с мсье Биссоном, владельцем москательной лавки с улицы Бюси, он продал нам кучу средств, но все они оказались неэффективными, а может, мы просто не умели правильно их использовать. Сесиль была близка к отчаянию:

— Заканчивай сам, Мишель, мне нужно работать.

Да, Арагон ждать не мог… Сесиль вчитывалась в текст его романов, статей и выступлений, делала заметки, классифицировала, заполняла карточки, расставляла их в деревянные каталожные ящики между цветными вкладышами или звонила своей подружке Софи и часами, лежа на диване, обсуждала с ней университетские сплетни. Когда я спросил, можно ли мне прочесть ее работу, Сесиль разозлилась и послала меня.

— Да что вам всем далась эта работа? Прочтешь, когда будет готово.

— Иди сюда, ты должна на это взглянуть.

— Ну что еще случилось?

— Под раковиной мыши.

Маленькие черные катышки, по мнению мсье Биссона, безусловно являлись мышиным пометом. Он предложил альтернативу: крысиный яд (килограмм в упаковке, очень действенный, но, как только проходит эффект неожиданности, грызуны и близко к нему не подходят) или традиционная пружинная мышеловка-гильотина (продается без приманки). Лучше взять и то и другое.

Сесиль отказалась.

— Выбрасывать безголовых мышей будешь ты.

— Если хочешь, я одолжу тебе Нерона. У нас не осталось ни одной мышки, так что ему очень скучно.

— Не люблю кошек.

Мы переставили все продукты на верхние полки запирающихся на ключ шкафов. Я никогда не увлекался работой по дому и все время отвиливал — читал, устроившись в кресле рядом с Сесиль, и исподтишка наблюдал за ней. Она часто отвлекалась от работы, сидела, уставясь в пустоту, и о чем-то думала.

Однажды — я как раз скоблил паркет губками из витой металлической стружки — она вдруг ни с того ни с сего спросила:

— Ты ничего не сказал Франку?

— Я ни разу ему не написал. Он тоже.

— Франк вам не звонил? Не прислал ни одного письма?

— Нет. Но тебе он напишет, не сомневайся.

Сесиль уткнулась в книгу, но я видел, что она не читает.

— Тебе не надоело работать? Может, пробежимся? — предложил я.

— Не хочу.