Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945 - Петер Гостони

«Да, вот война докатилась и до Берлина. То, что еще вчера было отдаленным рокотом, сегодня превратилось в постоянный барабанный бой. Ты уже буквально дышишь орудийным грохотом. Ухо глохнет, оно различает только выстрелы пушек самого крупного калибра. Уже давно невозможно определить направление, откуда стреляют. Мы живем внутри кольца из орудийных стволов, которое сужается с каждым часом.

Иногда наступают часы тревожной тишины. Тогда неожиданно бросаются в глаза приметы весны. Над почерневшими от копоти руинами городского квартала весенний ветерок разносит запах цветущей сирени из покинутых садов и палисадников. Искалеченный взрывом куст акации перед кинотеатром утопает в буйной зелени. В промежутках между сигналами тревоги владельцы небольших земельных участков с домиком умудряются делать грядки, и рядом с беседками на Берлинерштрассе видна свежевскопанная земля. И только птицы не доверяют этому апрелю: на нашем кровельном лотке не видно ни одного воробья.

Около трех часов дня к газетному киоску подъехал на велосипеде разносчик газет. Его уже с нетерпением поджидало более двух дюжин берлинцев. В мгновение ока он исчез среди леса рук с зажатыми в них десятипфенниговыми монетами. Посланная портье Герда ухитрилась раздобыть целую пачку «Ночных новостей» и оставила один экземпляр мне. Это уже не обычная газета, а скорее экстренный выпуск с текстом на обеих сторонах, она еще влажная. На ходу я сначала быстро просматриваю сводку вермахта. Новые названия населенных пунктов: Мюнхеберг, Зелов, Буххольц. Звучат очень знакомо, родные бранденбургские места. Бросаю беглый взгляд на Западный фронт. Какое нам теперь дело до него? Наша судьба накатывается с Востока, и она изменит наш климат так же, как когда-то это сделал ледниковый период. Почему? Каким образом? Бесполезные вопросы, на которые нет ответов, доставляют только лишние мучения. Я хочу жить лишь сегодняшним днем, решать только самые насущные задачи.

Вокруг газетного киоска повсюду группы людей, землистые, встревоженные лица, невнятный говор:

– Нет, кто бы мог себе такое представить.

– У каждого ведь еще теплилась надежда.

– От нас ничего не зависит, ведь мы маленькие люди.

И в адрес Западной Германии:

– Им хорошо. У них уже все самое страшное позади.

Уже никто больше не произносит слово «русские». Оно никак не хочет срываться с языка. <…>

Сегодня утром у булочника велись разговоры: «Когда они придут, то заберут из домов все съестные припасы. Они ничего нам не оставят. Они договорились, что немцы должны сначала восемь недель голодать. В Силезии жители уже бродят по лесам и выкапывают корешки. Старики питаются травой, как животные».

Таков vox populi – глас народа. Никто ничего не знает. На лестнице не лежит больше «Фёлькишер беобахтер». Фрау Вайрс уже не приходит ко мне и не зачитывает за завтраком жирные заголовки статей об изнасиловании: «Изнасилована семидесятилетняя старуха. Монашка изнасилована двадцать четыре раза». (Кто это считал?) Таковы газетные сенсации. Было ли их целью побудить берлинских мужчин защитить и уберечь нас, женщин? Смешно. В действительности такие статьи способствовали лишь тому, что новые тысячи беспомощных женщин и детей устремлялись на городские улицы, переходящие в шоссе, ведущие на запад, где они погибали с голоду или под пулями штурмовиков, проносящихся на бреющем полете над их головами».

Норвежский журналист Тео Финдаль, который в качестве представителя газеты «Афтенпостен», выходящей в

Осло, находился в Берлине, также стал свидетелем первого дня осады Берлина. Он сообщал:

«Когда я вчера в половине первого отправился на ту сторону в отель «Адлон», снаряды русской артиллерии начали со страшным грохотом взрываться в самом начале улицы Унтер-ден-Линден. Немногие посетители остались в обеденном зале ресторана только потому, что официанты были готовы разливать вино без ограничений, а так уже давно действует правило: один бокал на человека. Ну конечно, пусть лучше дорогие гости заплатят за вино, чем все задаром отдать русским. Александерплац и весь центр города уже находятся под обстрелом русской артиллерии. Дрожат стены домов, звенят оконные стекла, люди убегают с улиц, как при воздушном налете. С восточных окраин города к центру устремляются толпы беженцев. <…>

В два часа Геббельс истерично кричит по радио, что все солдаты и фольксштурм, которые должны защищать столицу германского рейха, уже заняли предписанные им позиции и готовы начать сражаться, как только покажутся русские танки и пехота. Заводская охрана должна позаботиться о внешней и внутренней безопасности на предприятиях, провокаторов или враждебно настроенных иностранцев следует немедленно арестовать или «обезвредить»! О каких-либо враждебных выступлениях, пусть даже со стороны одного человека, речь не идет. «Каждый дом, на котором вывесят белый флаг, – это бацилла чумы, – кричит маленький доктор, – и его ждет то обращение, которого он заслуживает». Настоятельное требование момента заключается в том, что следует сражаться до последней возможности.

Геббельс уже давно охрип от постоянного крика. Он уже не владеет аудиторией так, как раньше, и среди иностранных журналистов в Берлине бытует мнение, что до решающей битвы за германскую столицу дело не дойдет. Баррикады, сооруженные из булыжников и всякого металлического хлама, ржавых автомобилей и дырявых ванн, не внушают доверия, и мы не можем себе представить, что они станут серьезным препятствием для тяжелых танков Сталина. (Было много и очень серьезных оборонительных сооружений. – Ред.) Через два, три дня все закончится, говорим мы. От самых различных источников все мы уже слышали, что фольксштурм не будет сражаться и что коммунисты, конечно, будут приветствовать русских как освободителей. И только некоторые качают своими умными головами и говорят, что неистовство Красной армии вызовет у немцев отчаяние, так что жар самой битвы разожжет гигантский пожар. <…>

В пресс-клубе на Лейпцигерплац полнейший развал. В рабочих кабинетах царит хаос из бумаг, битого стекла, стульев и столов, одним словом, ужасный беспорядок. И все это покрыто толстым слоем известковой пыли. Никакой охраны на входе. Никакой цензуры. Все разваливается. Создается впечатление, что все пресс-службы в Берлине прекратили свою деятельность. <…> Уже сейчас [21 апреля] нужно говорить о Берлине как об осажденном городе: насколько мы знаем, русские взяли под свой контроль все важнейшие магистрали, ведущие из города. Каким-то чудом проходят телефонные звонки из Стокгольма и Копенгагена, и отдельные счастливчики имеют возможность послать домой сенсационные телеграммы – никто не беспокоится о цензуре, ведь все разваливается. Слушайте, слушайте, говорят они в конце разговора, слушайте канонаду в Берлине! Мы слышим, мы слышим, отвечают взволнованные голоса из Стокгольма и Копенгагена».

С военной точки зрения у крепости Берлин мало шансов долго противостоять Красной армии, этому грозному противнику, имеющему подавляющее преимущество в живой силе и технике.

«Число и сила формирований, оборонявших в эти апрельские дни столицу германского рейха, когда моторизованные соединения советских маршалов Рокоссовского, Жукова и Конева с каждым часом приближались к Берлину, были настолько незначительными, что это даже трудно себе представить. Наряду с местными артиллерийскими и зенитными частями оборона города включала в себя дежурные подразделения, личный состав военных училищ, части ландесшютце, подразделения заводской и почтовой охраны, временно сформированные батальоны истребителей танков, подразделения войск СС и общих СС, а также боевые отряды фольксштурма и гитлерюгенда.