Казна императора - Николай Дмитриев

— Ну, это ерунда!

Тешевич прошелся по гостиной и, представив, как Пенжонек спросонья кидается за халатом, весело фыркнул.

— Выделите ей пару комнат, сделайте другой вход, если хотите, переделайте весь флигель, я не возражаю.

— Да если б только это… — Пенжонек сокрушенно вздохнул. — А глаза?

— Глаза? — не понял Тешевич. — Чьи глаза?

— Да Хеленкины же… И у матери ее такие же были…

— А-а-а, — недоуменно протянул Тешевич и спросил: — А с матерью что случилось?

— Несчастный случай… — Пенжонек неожиданно хлюпнул носом и опять-таки залпом выпил мадеру. — Поскользнулась на лестнице, когда в погреб спускалась… А ведь молодая еще была, замуж могла выйти. И все через глаза эти…

— Ну при чем тут глаза? — Тешевич попытался успокоить Пенжонека.

— При том, при том… Я знаю! Кабы не эти глаза ее… Ох уж эти мне романтические истории…

— Что? С отцом что-то не так? — начал догадываться Тешевич.

— Да так, не так, кто разберет…

Пенжонек нахмурился. По всему было видно, что воспоминание это ему неприятно, но он все-таки пояснил:

— Отец ее русский, офицер из гарнизона, а сестра моя двоюродная полька… Сами понимаете, пан Алекс, как тут на это смотрят. Но они все равно… Браком сочетались законным и жили, вдобавок, душа в душу. Вот только детей долго не было. Одна Хеленка и родилась. Вот и вышло, дитя любви…

— Оно конечно… — Тешевич сочувственно вздохнул и осторожно поинтересовался: — А с отцом что?

— На фронте убили. В шестнадцатом… Полковником уже был. Но хоть разора этого не увидел… А вот сестра…

— Что, бедствовали?

— Да нет, не особо… И я помогал, чем мог, и у самих кое-что было. У Хеленки и сейчас дом неплохой. Приданое, как-никак… А вот сестра, — повторил Пенжонек и пригорюнился. — Писал я ей, выходи замуж! Нет, не вышла… Весь мир ей застил муж-красавец. А оно вон как повернулось…

Слова Пенжонека заставили Тешевича несколько изменить свое отношение к появлению Хеленки. Одно дело — просто смазливая девчонка, живущая в усадьбе на птичьих правах, и совсем другое — именитая гостья. Нет, при таком раскладе племянница управляющего была для поручика, прежде всего, дочерью офицера.

— Вот что, пан Пенжонек, — Тешевич, начавший было расхаживать по гостиной, резко остановился. — Я считаю, вы правильно сделали. И сколько нужно Хеленка ваша будет жить здесь. Если, конечно, захочет…

— Спасибо, — поблагодарил Пенжонек. — Я знаю, вы добрый, пан Алекс. А в усадьбе ей нравится…

— Ну и прекрасно! Насчет доброты, все мы люди, все человеки… — Тешевич внезапно смутился и, стремясь скрыть это, поспешно взял бутылку. — Давайте-ка еще выпьем… И вот еще… Где-то через недельку, когда ваша Хеленка освоится окончательно, соорудите что-то вроде званого ужина. Я вас с Хеленкой приглашаю… Знакомиться…

Уже потом, позже, Тешевич никак не мог понять, как у него вырвалось такое предложение. Мелькнула даже мысль о его некоей двусмысленности, но поручик тут же искренне посмеялся над собой. При всем желании он ничего, кроме глаз Хеленки, вспомнить не мог, а вот дочь полковника, поселившаяся в усадьбе в силу обстоятельств, должна быть встречена с должным уважением…

* * *

Слегка поскрипывая, добротная телега на железном ходу катила проселком. Бренчала сбруя, пофыркивала, мотая головой, лошадка, и позванивало привешенное к задку новенькое цинковое ведро. Устроившийся за спиной возницы Шурка Яницкий лениво следил за дорогой, примечая то зеленый листок подорожника на обочине, то повилику, а где и примятый след от разъезжавшихся на узости крестьянских возов.

Проселок с глубокими, окаймленными пыльной травой колеями тянулся полем поспевающей ржи, от которой уже шел теплый дурманящий запах. Там, среди колосьев, цветными точками мелькали и ярко синие васильки, и лиловый куколь, и желтая сурепка. Дальше виднелся забегавший на холм лесок, а снежно белые перистые облачка только подчеркивали ясную синь неба, и где-то там высоко, невидимый снизу, заливался жаворонок.

Покой и дремота, словно разлитые в воздухе, странным образом успокаивали, и Шурке начинало казаться, что никакой опасности больше нет, а подступавшая дремота заставляла забыть и все предшествовавшее этому мирному вояжу. Однако забывчивость была обманчивой, и конечно же Шурка, сам того не замечая, время от времени как бы анализировал события.

Малочисленные посты красных не оказали им ровно никакого сопротивления, и кавалерийский отряд прошел через границу, как нож сквозь масло. Больше всего Шурке хотелось поскорее узнать, как население их встретит, но в первом же местечке кавалеристы учинили такой погром, что о любом сочувствии пришлось сразу забыть.

Так что Яницкий весьма скоро убедился в правоте скептиков, и тогда ему осталось только одно: улучив момент, бросить отряд. Это он и сделал буквально на пятый день, тем более что Чеботарев очень подробно просветил Шурку на сей счет.

В общем, уже через неделю после прорыва Шурка, как самый мирный обыватель, трясся в переполненном вагоне, направляясь туда, где в имении сбежавшей помещицы якобы еще хранились ценности, которые Чеботарев настоятельно советовал Яницкому тайно вывезти за кордон…

Из состояния полудремы Шурку вывел голос возницы, который, полуобернувшись к пассажиру, насмешливо произнес:

— Давай, барин, просыпайся, приехали…

Этот мужик, согласившийся за малую мзду отвезти Шурку прямо до места, Яницкого знать не мог, и внезапное обращение «барин» заставило поручика настороженно оглядеться. Справа, за хлебами, уже проглядывали темные крыши построек, слева, мысом к проселку, подступали редкие деревья и дальше, чуть впереди, виднелась развилка.

С краю дороги, уводившей к роще, под березой стоял массивный, темный от времени крест, на котором Яницкий углядел спрятанную под треугольную тесовую кровельку икону. Про этот голубец[51]упоминал Чеботарев, и Шурка, никак не ожидавший натолкнуться прямо на него, растерянно спросил мужика:

— И что, не сломали?

Мужик крякнул, покосился на Яницкого и медленно, с расстановкой ответил:

— Как же, пробовали… Прошлого лета проезжал тут комиссарчик. Явреистый, в кожанке. Сапожком хромовым топать изволил. Комитетчики наши, само собой, обещали…

— Ну и чего ж не сломали? — усмехнулся Яницкий.

— Да-к хто ж им дасть, аспидам? Мы таперича в нашем праве… — Мужик всем корпусом повернулся к Шурке и хитро прищурился. — Дале, барин, сам дорогу знаешь, аль подсказать?

— Ну, подскажи…

— А вот мимо той березы и топай, — возница махнул рукой на дорожную развилку. — Тут и версты нет, увидишь…

— Ладно, спасибо тебе, мужичок.