Последняя лошадь - Владимир Кулаков

– Ты чего?

Таксист подошёл и осторожно прикоснулся к татуировке, словно потрогал некогда зажившую чужую рану. Затем медленно поднял свой жёсткий, но пока ничего не выражающий взгляд.

– Ну, это так… – стушевался Пашка. – Группа крови, резус-фактор. Цирк он и есть цирк, всякое бывает…

Венька поправил кепку, надвинув по своей привычке её на глаза, и с неожиданной хрипотцой сказал:

– Цирк, говоришь, ну-ну! Жду в машине, не тяни, времени мало, мне ещё на работу. – И пошагал туда, где оставил своё такси.

…Дверь с лёгким скрежетом распахнулась, и Пашка плюхнулся на переднее сиденье «Волги».

– Ну, что, поехали, включай счётчик, Лёлик! Наши люди на такси в булочную не ездят! – у Пашки настроение было явно приподнятое.

Венька не торопился. Он снял кепку, смахнул залетевший тополиный пух с приборной панели, аккуратно положил головной убор на торпедо. Затем так же неспешно растегнул рубашку и оголил правое, некогда раненное медведем, плечо. Зарубцевавшиеся бурые борозды от когтей зверя тянулись до середины предплечья. Там же красовалась сизая татуировка с изображение горящего факела и набором букв: «ОКСВА».

– Вот так-то, брат шурави! Оказывается, мы с тобой одной группы крови! Я-то думал, что циркачи не служат!

– Как видишь, служат не только таксёры…

– Понял! Это мне за циркачей…

Венька спросил у Пашки годы призыва.

– Восемьдесят второй – восемьдесят четвёртый…

– Значит, в самый разгар попал! Мы-то одними из первых пересекли границу, при нас всё только начиналось. Тогда ещё ни хрена не понимали, куда вляпались…

Венька с явной неохотой стал ворошить прошлое.

– Ну, про Гильзу я тебе уже рассказывал. Это был первый год моей службы. Что было дальше, расскажу сейчас, видимо время пришло… Короче, после той аварии, папаша одной девчонки, которая в машине тогда была, вдруг решил сделать медосмотр своей дочурке. Ну, там, якобы, на предмет сотрясения мозга и так далее. Заодно подключил гинеколога – уж очень его интересовал моральный уровень своего чада. А папаша, надо сказать, с большими звёздами на погонах и строгих правил. Выяснилось, что его несовершеннолетняя доченька давно не девственница. Тот её за уже не девичьи грудки, мол, кто? Та с испугу возьми и укажи на меня. А я ни ухом, ни рылом. Ну, покатал их там пару раз с подругой, ну, попили винишка – не более того. Клянусь тебе! – Венька прижал руки к груди, всем своим видом подтверждая невиновность. Видимо, этот навет не давал ему покоя до сего дня. – Папаша тот бегом в военную прокуратуру. Те давай по-новой открывать недавно закрытое дело. О настоящей причине, естественно, молчок – кто захочет свою дочь позорить. Вина другая: искалечил, мол, дитя любимое по пьяни, угробил, убивец-душегуб! Опять же государству нанесён ущерб непоправимый. Ату его!.. Отомстить руки чешутся. А тут как раз случай удобный подвернулся наказать негодяя-искусителя. Помнишь, я рассказывал тебе, что морду набил свинарю за Гильзу? Шум поднялся – рецидив! Всё до кучи! Давай меня таскать по кабинетам с новой силой. С каждым днём всё хуже и хуже. До дисбата было рукой подать, а там условия такие, что Мордовская зона Ялтой покажется. Всё шло так, что я уже было смирился. Но земля слухами полнится. Пока туда-сюда, истинную причину начавшейся заварухи узнали все. Обиженный папаша кому-то по секрету поведал свою «тайну», этот кто-то, как водится, всем остальным. Военпрокурорским, видимо, было в падлу это дело лепить, там люди тоже нормальные встречаются. Короче, вызвали как-то в очередной раз, поговорили о том о сём, ещё раз расспросили и про аварию, и про ту девчонку, как всё на самом деле было. Глазом не успел моргнуть, как меня из Подмосковья быстренько перевели в учебку за тысячу километров, а оттуда в батальон связи под Белой Церковью. Со временем всё стало забываться. Меня никто не кантует – я по возрасту почти ровесник прапорам и лейтенантам. Служба не пыльная, в кайф!.. Однажды ночью подняли по тревоге, переодели в гражданку: пиджачок там, галстучек, белая рубашечка, шляпа – всё не советского образца, и на аэродром Гостомель. Все этакие пижоны, хоть сейчас на дембель. Что, куда, зачем – ни слова! Не знали, пока командующий округом генерал Герасимов не задвинул речь, типа «Родина вам доверила…». Потом выдали загранпаспорта с Афганской визой, и на двадцать вторых АН-ах сто двадцать человек полетели в Кабул. Летели, веселились – многие заграницы в глаза никогда не видели. Путешествие казалось лёгкой прогулкой. Наша задача – организация узлов связи. Делов-то!..

Венька сделал паузу в рассказе. Чуток передохнул.

– Ну, погулял я по Афгану! Сначала недалеко от Кабула развернулись, потом Джелалабад, точнее посёлок Самархель в провинции Нангархар, позже Файзабад в Бадашхане, а закончил в провинции Балх в Мазари-Шариф. У меня был связной ГАЗ-66 с будкой для ЗАС аппаратуры, командиры – старлей с прапором и девять салажат обслуги. Всего две машины дальнобойной связи и одна бортовая с тентом для разъездов – вот и всё войско. Ну, ещё кое-какие служивые рядом для охраны. Заварушки, о которых слухи ходили, – всё где-то в стороне. Мы, по сути, в тылу. Сначала нас серьёзно охраняли, потом расслабились. Я уже почти «дед», и тут нам всем боевое крещение. Толком ничего так и не поняли. Грохот, стрельба, ни хрена не видно. Потом наши «вертушки» с десантурой отогнали прорвавшихся «духов» с высоты, где мы стояли и мирно клевали носами от спокойной жизни. Антенны переломлены, будки как планетарий. Аппаратура – в хлам. Машина для разъездов сгорела. Два солдата ранены, прапорщик погиб, лейтенант с тяжелейшей контузией, у меня ни царапины. Вот тогда два моих рожка впервые в жизни опустели. Руку сжёг, схватившись за ствол АКС. Кто знал, что придётся когда-нибудь стрелять. До дембеля меньше полугода оставалось, уже дырки в календарике колол, а тут лобовая встреча с «духами». Они, оказывается, вообще хотели нас захватить – связь! Но разведка опередила. Нас даже в известность не стали ставить, всё так быстро произошло. Тогда и проводил своего первого «двухсотого»… Через пару месяцев «повезло» ещё раз. Тогда вот так же вьюжило! – Венька кивнул в сторону лобового стекла, за которым в очередной раз порыв ветра закрутил смерчем тополиный пух. – Двадцать третьего февраля, как раз на праздник, шли в колонне через перевал Саланг. Мы обеспечивали связь. Высокогорье, снег, мороз. Торопились, чтобы не накрыли. Сам знаешь, чем больше командиров, тем больше бардака. Нас подгоняли то и дело, рации не умолкали. В тоннеле со связью стало плохо. Не спали почти двое суток. Тоннель не очень широкий, метров шесть, и длинный, зараза, километра три. Его наши строили ещё в шестидесятых. Этот тоннель – самый высокогорный в мире. Вокруг темень, только фары узко светят, прикрытые защитой. В середине тоннеля прямо передо мной авария. Потом говорили – заснул механик-водитель БМПэшки. Он воткнулся в ПХД на прицепе, что впереди за «Уралом» шла. По инерции таранит, переворачивает походную кухню, разворачивает хозяйственный «Урал» и начинает его валить на бок. Как я тогда проскочил, и сейчас не пойму. Руки сами баранку крутили. Я в сторону, одним бортом о скалу, другим об «Урал». Антенны сорвало, фанера с жестью на будке – в клочья, крепежи торчат, как поломанные рёбра, но аппаратуру не задело. Выскочил! А вот вторая машина там осталась. «Урал» перекрыл тоннель. Пока докричались по цепочке до тех, кто сзади шёл, пока разъезжались, времени много прошло. В тоннеле остались, как потом рассказали, шестнадцать пацанов. Задохнулись… Вот и появилась тогда эта татуировка «ОКСВА» – Ограниченный Контингент Советских Войск в Афганистане… Венька закончил говорить, сложил на руль согнутые в локтях руки и упёрся в них подбородком. Повисла тишина, которую нарушали лишь звуки, доносившиеся из цирка, да редкие машины проезжающие мимо…