Последняя лошадь - Владимир Кулаков

В дверном проёме Пашкиного вагончика раздалось громкое сопение. То был пятидесятилетний Борис Ефимович Миркин по прозвищу Колобок. Ростом он не вышел, но зато носил сытое брюшко и ходил, словно перекатывался. Черноволосый, с высоким лбом, вьющимся зачёсом спереди и обширной лысой поляной сзади, он являл собой фигуру колоритную и незабываемую. Ещё иногда его звали «деточка», за постоянное использование этого обращения к людям. В жизни он был любитель поесть и посмеяться. Бессменный тамада в застолье и душа любой компании. Балагур, острослов, краснобай, знавший миллион анекдотов и всяких смешных историй. На манеже он преображался, становясь подтянутым, галантным и подчёркнуто официально строгим.

– Ну и жара стоит! – начал Миркин издалека, отирая клетчатым платком шею и волосатую грудь. – Та-ак, деточка, а это кто? – насторожился инспектор, стараясь неимоверным усилием воли изобразить строгость на добродушном лице, изучая Веньку. Тот, в свою очередь, с вызовом посмотрел на толстяка, измеряя его взглядом с головы до ног и обратно, словно собираясь задать тот же вопрос.

– Посторонним лицам на территории цирка… – начал было Миркин, но Пашка его уверенным голосом перебил:

– Борис Ефимович! Это не посторонний. Это мой… кровный…

– Родственник, что ли? – удивился Колобок. – А говорил, что у тебя в этом городе никого нет. Тиху-ушник!.. Ладно, родственники нам не помеха, тем более принимавшие участие в боевых действиях… Я так понимаю, что сегодня ты не работник?

– И завтра, скорее всего, тоже…

– По закону тебя нужно крепко наказать! Нарушение норм правил техники безопасности, как говорится, налицо!

– Скорее, на ноге… – уточнил Пашка. – И на плече! – кивнул он в сторону Веньки.

– Смейся, смейся, паяц! Выговор у тебя, считай, в кармане. К тому же строгий! А это – премии, тринадцатая зарплата, поездки за рубеж и прочие блага развитого социализма, которые в данную минуту для тебя накрываются медным тазом! Но… По гуманным законам человечества, за проявленный героизм тебе положена та же премия, усиленное питание, подзатыльники, чтобы в следующий раз думал, куда лезешь, и опять – все те же перечисленные блага. Как говорят прокуроры: одно преступление поглощается другим, на выходе мы имеем большое царское спасибо от Монастырского, от меня лично за то, что не сожрали совсем, а только обглодали, общая вселенская слава, которая, даст бог, не дойдёт до Главка, и возможная премия от нашей дирекции передвижки. Как говорит наш доктор: аминь! От себя добавлю – Лэхаим!.. А теперь, мальчики-деточки, серьёзно. У нас случилось ЧП – не каждый день в цирке медведи рвут людей! Мне, как инспектору манежа, сейчас нужно собрать кучу объяснительных записок с участников вашего героического преступления, составить акт Н-1, чтобы всем через Главк надрали тухесы в пределах положенного. Но зачем нам-таки подставлять свои седалищные нервы? Оно нам это надо? Слава богу, все живы и здоровы!.. Предлагаю всё оформить, но ход бумагам не давать. Директор сказал, что с твоей оплатой по временной нетрудоспособности он решит. А значит, никто ничего не узнает. Сыграем в вечную игру «шито-крыто». И будет нам-таки всем, как говорят в Одессе, вселенский нахес, то есть – счастье… Условие одно: шоб ты, деточка, не забеременел каким-нибудь столбняком и не дал, как лесоруб-передовик, дуба раньше срока. Как только выйдешь на манеж, я эти бумажки предам анафеме и огню. О, Господи, неужели я это говорю! Я – преступник! О, горе мне! О, горе!.. – с этими словами и хитрющим выражением глаз он выкатился из вагончика, сотрясая порожки и старые рессоры.

– Ну, что, Жара, вроде пронесло?

– А меня нет!..

– Юморист!.. Весело тут у вас…

– Да уж не говори! Ладно, давай примерять, что мне бог когда-то послал…

Пашка покопался в чемодане и вытащил первое, что попалось под руку.

– На тебе под твою любимую кепку, даже цвет тот же. – Пашка надел на шею Веньки кожаный галстук, который сам никогда не носил, он так и валялся без дела. – Та-ак, рубашечки… Выбирай! – Пашка разложил сорочки на надувном матраце, на котором он отдыхал между представлениями. Венька в нерешительности пожал плечами.

– Ладно, сам решу. Бери вот этот батничек, правда, сейчас жарковато, и вот эту лёгенькую – в самый раз, по погоде. А я надену вот эту…

В открытой двери появилась Света.

– Раненые, привет! – в её глазах цвели пышным цветом смешинки. – Как самочувствие?

– Привет, Точка! Вот переодеваемся…

Венька уставился на Свету, потом опустил глаза и занервничал. Он сидел обнажённый по пояс и с этим дурацким галстуком на шее.

– А Вам идёт белое с коричневым! – Она со смехом потрепала кончик галстука, словно здороваясь, и пристально, с интересом, посмотрела тому в глаза.

– Я Света Иванова! А как зовут Вас, мой герой?

– Черв… Гро… Ммм… – Венька потряс головой, словно вспоминая собственное имя. – Веня! Вениамин!..

Два ярких пылающих пятна выступили на его скулах…

Не прошло и недели, как Венька стал в цирке своим, будто работал здесь всю жизнь. Дважды он побывал на перевязке у дяди Жоры. Теперь доктор не сводил со своего земляка восхищённых глаз, дотрагивался до его раненного плеча с татуировкой, каждый раз, при случае, всем говоря одну и ту же загадочную фразу: «Вы не знаете, что это за парень!..»

Служащие по уходу за животными наперебой приглашали Грошева в гости. Джигиты по-свойски обнимали, похлопывая по спине. Монастырский всегда крепко жал руку и многозначительно качал головой, со смешком вспоминая «пуговицу».

С подачи Захарыча у Веньки появился пропуск в цирк, который давал ему право находиться здесь в любое время дня и ночи. Миркин тут же пригласил его к себе в вагончик, провёл инструктаж по технике безопасности и заставил Грошева расписаться в каких-то специальных книгах и инспекторских бумагах.

Пашка ежедневно заставал своего приятеля на конюшне. Тот стоял около лошадей, сколько позволяло время, гладил Варьку, которая при встрече радостно махала хвостом и снова уезжал по своим таксистским делам. Иногда часок-другой Венька проводил в обществе Захарыча. Они увлечённо говорили, спорили, смеялись. Однажды Пашка увидел, как его Точка учит Грошева чистить лошадей. Тот смущённо, не глядя на Свету, в охотку осваивал это ремесло. Сердце Жары как-то минорно заныло, неосознанная волна протеста шевельнулась в душе, и он сам себе поставил диагноз: «Блин! Я ревную! Ну и дела!..»

…Электрочайник пустил струю пара и забулькал нутром.

– Сейчас чайку попьём, первое средство от жары – Захарыч научил.

Пашка колдовал около заварного чайничка. Настроение у него было приподнятое. Сегодня он неплохо порепетировал и понял, что днями готов выйти на манеж.

Венька сидел какой-то задумчивый и раздосадованный.

– Что, плечо болит? А я уже пару раз втихую репетировал. Нормально! Думаю, на следующей неделе выйду на манеж. Без степа пока, но номер буду работать полностью. Дядя Жора сказал, что заживает всё быстрее, чем он думал, скоро снимет швы.