Дочки-матери. 3-й лишний? - Каролин Эльячефф

Вот, по мнению матери, прекрасная проверка чувств потенциального жениха на искренность. В то же время это становится ее «проклятием», так как фантом появляется независимо от ее воли, а ее дочь ничего об этом не знает. Ужас, который испытывает мать от появлений покойника, выполняет в данном случае функцию, эквивалентную тому страху, что внушает ей исходящая от дочери сексуальность, ставшая очевидной: «Каждый раз, когда Шарлотта сидит там, очаровательная и ничего не замечающая, я вижу, что она окутана этим ужасом», – без сомнения, ей так только кажется, потому что когда-то она была лишена «этого ужаса», но в какие-то мгновения он вполне может проявиться у другой». Фигура жениха поэтому становится в высшей степени нежелательной – не только самоубийцы, покойного первого жениха матери, излишне преданного Эдмунда Орма, но и другого, живого и ныне здравствующего жениха дочери. Разве может она желать присутствия мужчины, который не только напоминает вдове призрак того, кого она потеряла когда-то, но еще и собирается похитить у нее исключительную любовь дочери?

Несмотря ни на что, их все же приходится поженить. Мать принимает в этом посильное участие, так как верит, что претендент искренен в своих чувствах, что подтверждает появляющийся фантом ее бывшего жениха – мужчины, которому она однажды отказала. Она устроит эту свадьбу и, таким образом, повторит договоренность о собственной свадьбе, которую пытались устроить ее родители, что привело к столь печальным последствиям – как для нее, так и для ее первого жениха. Отсутствие самостоятельности у дочерей неизменно приводит к неудачному выбору объекта, а сексуальные отношения, которые так и не были реализованы, при этом обрастают фантастическими выдумками, и так продолжается из поколения в поколение.

Только возмущение дочери позволяет ей избежать экстремального воспроизведения событий, которые в свое время пережила мать. «Я думаю, что нашим матерям не принадлежит то, что нами управляет», – заявляет она, повторяя слова Нанин, героини пьесы Вольтера с одноименным названием (1749), которая заявляет: «Моя мать сочла меня достойной того, чтобы позволить мне думать самой и самой выбрать себе мужа». Мораль вполне ясна: дочь не может завести сексуальную связь с мужчиной по своему выбору, не иначе как пожертвовав связью с вездесущей дуэньей – собственной обожаемой матерью.

К любовной жизни дочери мать может относиться двояко и, в зависимости от этого отношения, может играть либо превентивную роль, надзирая за ней, либо, наоборот, побудительную, направляя ее к выбору «хорошего объекта», то есть мужчины, который отвечает наследственным интересам всей семьи в целом, по традиционной версии, или эмоциональным потребностям молодой женщины – в соответствие с версией современной. Одна из разновидностей «матерей-наставниц», которые бдительно следят за дочерьми, – это «матери-законодательницы», которые принуждают дочерей следовать родовыми законам, установленным отцами. Обе разновидности, конечно, могут уживаться в одной и той же матери, а какая функция выйдет на первый план – это зависит от конкретных обстоятельств.

Если мать не выполняет свою функцию «законодательницы», дочь рискует познать любовную жизнь лишь как серию случайных связей, что навсегда приговорит ее к статусу «второй»: сожительницы, любовницы, то есть женщины, ведущей предосудительный образ жизни. Именно это происходит с героиней «Бэк-стрит» (1931), романа Фанни Херст: сирота по матери, она умеет соблазнять, но ей не удается выйти замуж – сказывается отсутствие матери, семейных устоев, и она в конце жизни живет, как бывшая содержанка, в нищете. Наоборот, слишком жестко насаждаемые матерью семейные устои приводят, зачастую, к трагическим последствиям. В романе Гете «Страдания молодого Вертера» (1774) Шарлотта дает клятву умирающей матери, что выйдет замуж за Альберта, поэтому столь желанный для нее союз с Вертером становится невозможным. Из-за несчастной любви Вертер кончает жизнь самоубийством, а Шарлотта погружается в отчаяние.

Мать может досаждать дочери своими наставлениями и после ее замужества, например, в целях сохранения фамильной чести. В романе «Эффи Брист» (1895) Теодора Фонтане выведена супруга, которая изменила мужу и была не только отвергнута им, но и разлучена после развода с дочерью, от нее отказались даже собственные родители, причем, по инициативе матери. Она приговаривает дочь к изоляции от всякой социальной жизни: «Раз ты не желаешь больше жить с ним, будешь жить в полном одиночестве. И конечно, тебе придется опуститься ниже твоего социального уровня. Мир, который был твоим, отныне закрыт для тебя».

Матери – наперсницы

Насаждение матерью семейных устоев может, конечно, принимать более цивилизованные формы, но при этом они продолжают оставаться не менее жестокими по отношению к дочери: яркий пример тому мы находим у Мариво в короткой пьесе «Мать-наперсница» (1735).

Юная Анжелика в тайне от матери, госпожи Аргант, влюбляется в Доранта, своего ровесника. Он небогат, тогда как она богата – именно это обстоятельство может стать помехой и вызвать неодобрение матерью их брака. Как объясняет Доранту Лизетта, сестра Анжелики: «Действительно, сестра с радостью вышла бы за вас замуж, но наша мать не слишком обрадовалась бы этому, и ваша любовь принесла бы нам одни только огорчения».

Но мать все-таки желает дочери благополучия, и дочь охотно соглашается с этим: «Меня беспокоит только моя мать, которая обожает меня, для которой я – вроде кумира, она всегда любила меня, хотела того же, чего хотела я». Однако Анжелика пока не знает, что мать, заботясь о ее счастливой супружеской судьбе, планирует выдать ее замуж за Эргаста – человека «такого печального, такого серьезного», «холодного, неразговорчивого, меланхоличного и грустного мечтателя», который оказывается дядей и опекуном Доранта, хотя главные герои пока этого не знают.

Не встретив ожидаемого восторга в связи с планируемым браком, госпожа Аргант начинает догадываться о существовании любовной связи у дочери и решает прибегнуть к хитрости: вместо того, чтобы проявить материнскую власть и настоять на своем выборе, она предлагает Анжелике себя в качестве ее доверенного лица, чтобы дочь воспринимала ее не как мать, а как наперсницу. Нижеследующий диалог точно отражает эту двуличность матери – законодательницы, затаившейся в матери – сообщнице и заманившей в ловушку свою слишком доверчивую дочь:

«МАТЬ: «Ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя?

ДОЧЬ: Не было и дня, чтобы я не получала тому подтверждений.

МАТЬ: А ты, дитя мое, ты любишь меня также сильно?

ДОЧЬ: Я льщу себе надеждой, что вы не сомневаетесь в этом, также, как и я.

МАТЬ: Не сомневаюсь, но для того, чтобы еще больше уверить меня в этом, нужно, чтобы ты дала мне одно обещание.

ДОЧЬ: Обещание, мама! Вот слово, которое мне совершенно не подходит, приказывайте, и я вас послушаюсь».

Но мать предпочитает играть на иных струнах, чем власть или послушание, – шантаж любовью, по ее мнению, вернее позволит ей достичь с помощью хитрости того, что она боится упустить, используя принуждение: