Одесская сага. Троеточие… - Юлия Артюхович (Верба)

Ксения уже пришла в себя и сейчас, притворяясь спящей, как и прежде, считала варианты. Умереть на днях у нее уже не получится. Значит, это надолго. Встать она никогда не сможет, это Ксюха тоже прекрасно понимала. За таким инвалидом нужен уход. Просто сиделки – это мучения. Она – заложница, инвалид, колода, и от последнего ее выбора зависит, как она проведет остаток жизни – в моче и пролежнях или в относительном комфорте. Тут ошибиться еще страшнее, чем на проверке гроссбухов. Она приоткрыла глаза и посмотрела на соискателей наследства. Ее водитель и мелкий помощник по службе, Олежка, преданный, угрюмый, относительно молодой, но одинокий. Вон как глазки заблестели – с полутора метров видно. Без вариантов. Не говоря уже о конфузе с уткой и мытьем – он же вынесет все из дома еще до ее смерти. Прости, милый, но ты не годишься. Женя с Нилкой и Людкой. Старшей сестре семьдесят пять и весу килограмм семьдесят – не поднимет да и не захочет. У Нилки этот Пава пропойца, его только не хватало. Он еще похлеще потерянного Ваньки закладывает… Эта десятая вода на киселе Светочка, двоюродная племянница Ильи Панкова. Виделись от силы раз десять. Мышь. Вещи приличные, а глаза голодные, жадные. Да уж, выбор невелик, и все варианты провальные.

Ксеня прикрыла веки. Людка. Людка, ее двоюродная внучка с характером Ирочки Беззуб. Тощая, правда, как глиста в обмороке, но клятая и упертая. Ксения считала: Людка и двое детей и муж – как там его? – моряк, препод в «вышке», диссертация, не пьет. Кодла большая, шумная. Или Светланка. Одинокая, крепкая…

– Завтра, – промычит Ксеня, – завтра при-и-и-хо-и-ите, – она тянула слова, – нота-аа-иус.

– Я привезу, – бодро отозвался Олежка и гордо осмотрел стервятниц: – Я. Я буду с вашим нотариусом, Ксения Ивановна, – и даже слегка поклонился.

На следующий день Ксения Беззуб, приподнятая санитарками в подушки, осмотрит тот же состав, но уже без Людки, – Олежка, соседка, Светлана, Женя.

Водитель будет суетиться вокруг нее и нотариуса. Не сомневаясь в ее выборе. Это же он самый крепкий, самый услужливый и бессловесный, вхожий в дом, знающий все прихоти и вкусы хозяйки и даже такой же чернявый, как ее погибший сын, – кого ж еще ей выбирать. Документы об опекунстве уже подготовили. Вот сейчас врач подтвердит, что она в рассудке, и можно оформлять.

Ксения, насмешливо скривив половину рта в ухмылке, смотрела на эту четверку.

– Ыыба.

– Рыба? Рыбки хочешь?

– Выыба. Выырба. Людка. Лю-юда.

Женька улыбнулась и приподняла свою фирменную правую бровь. Подотритесь, родственнички. Не ей смотреть за сестрой, но внучка хоть из нищеты выкарабкается.

– Ксения Ивановна, вы серьезно? – Олежка ошеломленно смотрел на начальницу. – За что? Почему?

Ксеня отмахнулась рабочей рукой.

Олежка рванул на выход и повернулся к нотариусу:

– Вот опекун пусть вам и платит, и домой везет.

Он грохнет дверью и выскочит из палаты.

– Я могу опротестовать? – обратилась к нотариусу Светлана.

– На каком основании? – удивленно посмотрела на нее дама с бумагами.

– Она сейчас в сумеречном состоянии.

– Инсульт – не деменция. Несмотря на проблемы с речью, умственные способности точно не пострадали. Даже не знаю, в таком случае это к счастью или к сожалению, – отозвался завотделением.

Люда милость тети-бабушки приняла сдержанно. С одной стороны – наконец-то реальный шанс вырваться из этой кромешной нищеты. С вечно поочередно болеющими детьми она не могла нормально выйти на работу даже в свое конструкторское бюро. Халтуры на дом практически не давали. Ее левый приработок с заводской наглядной агитацией закончился вместе с нелепой смертью Мони-фарцовщика: он в свои тридцать три разбился на мотоцикле. На похоронах перешептывались, что ему «помогли». Да что ему помогать? Носился как бешеный на нем. На его место взяли настоящего художника-оформителя по распределению. Но тетя Ксеня была неподъемная – раз, с характером похлеще баб Жени – два и с другими недовольными родичами – три. Сколько она в таком состоянии проживет, никто, а тем более Людка, даже не предполагал.

– Я спросила в медпункте, – шепотом рассказывала Нила, – мне Вера Петровна сказала, что обычно больше года не живут. Максимум полтора. Дай ей Бог здоровья, конечно.

– Кому? Панковой или медсестре?

– Обеим! Ну не ерничай. Люда, ты перспективы понимаешь? У Ксении Ивановны свой сапожник, портниха и модистка.

– Это кто?

– Та, что шляпки делает. И у белошвеек все простыни вышиты вензелями и в мережках.

– Ну раз вензеля… как тут отказаться, – вздохнула Люда. – И какая, в принципе, разница? Все равно дома как пришитая, а так хоть пару копеек буду получать. Все равно полегче будет. Ну что, придется обратно в гостиную переезжать…

В отдельной комнате, в которой жили Фира с Ванечкой, потом Женька с Петей, потом Нила с Павой, Люде с Толиком пожить не удалось. Туда срочно нанятым за бутылку грузовиком подопечные Толика очередные курсанты высшей мореходки помогли перевезти из дома на Чубаевке любимую кровать, то самое льняное парадное постельное белье в мережках и одежду Ксени.

А через день привезли на скорой и внесли на носилках на второй этаж саму легенду четвертого Упрторга, черного аудитора и финансового гения Ксению Ивановну.

Людка попытается подложить под нее судно и не сможет.

Ксеня сморщится и застонет – на ягодицах после больницы уже стали проявляться мокнущие пятна. Людка на раз-два толкнет ее, как умирающего кита, на бок и побежит на кухню за крахмалом – припудрить ранки. А потом перевалит обратно на судно. Простынь и постель промокнут сразу.

– Мимо, – простонет Ксеня. Людка попытается осторожно вытащить бесполезное железное судно из-под Ксениной туши.

– Толю зови, – промычит та, натягивая рабочей рукой подол на ноги, – ты меня не поы-ымешь…

Ксенино наполовину обвисшее лицо скрывало всю дикую панику, которая, как взболтанное теплое шампанское, рвануло вверх из желудка к носу, перекрывая дыхание, сбивая все мысли и ее расчеты.

«Конец… Буду мучаться… Не угадала… Хотя Светка еще дохлее, Людка хоть жилавая. Олежка-Олежка… неужели я поспешила ставить на тебе крест?»

Зашел Толик. Деликатно стараясь не смотреть на рыхлые бедра Ксении, осмотрел кровать.

– Так, плохо, что спинка цельная, – он нагнется. – Ножки хорошие, за ножки зацепим ремни, будете подтягиваться чуть-чуть, а сейчас: Люда, давай – раз-два, взяли. А вы группируйтесь, пожалуйста, постарайтесь сжаться.

Ксеня посмотрела ледяным взглядом, полным презрения и отчаяния.

– Мысленно группируйтесь – все равно будет легче, – отрезал Толик.

Вдвоем они рывком приподняли и, провернув на здоровой ноге, опустили родственницу в застеленное клеенкой кресло. Людка собрала простыни и повернулась: