Убежище - Пенелопа Дуглас

Спустя минуту никто не ответил; в квартире царила полная тишина. Я достала украденный ключ и открыла дверь. Войдя внутрь, быстро огляделась, изучая разгромленную гостиную.

– Какого черта? – выдохнула я, поморщившись от зловонного запаха.

На диване лежал мужчина в отключке, одна нога свисала с края. Я захлопнула за собой дверь, даже не пытаясь не шуметь. Он явно не слышал, как я стучала несколько секунд назад.

Сунув ключ обратно в карман, я продолжила рассматривать мрачную, неряшливую комнату. Свет проникал только через дыры в пошлых шторах из голубого вельвета. Я подошла к кофейному столику, усыпанному коробками с блюдами китайской кухни однодневной давности, сигаретами, опрокинутыми пивными бутылками, и подняла бонг[8]. Стекло было мутным от остатков того, что горело внутри. Каждая мышца в теле напряглась; я с презрением смотрела на него, качая головой.

Бросив бонг обратно на стол, я перевела взгляд на байкера с расстегнутыми штанами и ремнем, развалившегося на диване. Затем, слегка подняв глаза, заметила на подлокотнике камеру – хорошую, навороченную, с внешним микрофоном.

Пошла она к черту.

Я развернулась, стремительно подошла к кухонному столу, перевернула один из стульев и, несколько раз ударив по нему пяткой, отломила одну ножку. Потом подняла ее, пронеслась по коридору к спальне и распахнула дверь.

Ручка врезалась в стену. На кровати я обнаружила свою мать с еще одним мужиком, правда, помоложе. Они оба спали, запутавшись ногами в простынях. На полу валялась перевернутая лампа. Дождь капал на подоконник через приоткрытое окно. Повсюду была разбросана одежда. На меня волной накатила сигаретная вонь, и я едва не закашляла.

Переместив взгляд вправо, заметила трипод для камеры.

Сукин сын. Я взмахнула ножкой стула, отшвырнула штатив, который врезался в шкаф, и закричала:

– Пошел вон! Убирайся к черту!

Еще раз замахнувшись, смела с комода флаконы духов.

– Что происходит? – Мужчина внезапно проснулся и попытался сесть, потирая глаза.

– Вставай, козел! – Я поставила одну ногу на кровать. – Сейчас же выметайся отсюда!

Мама натянула на себя простыню и села. Ее черные волосы падали на лицо.

– Что? Что происходит?

– Заткнись, – прорычала я, подняв палку.

Парень, вероятно, всего на несколько лет старше меня, смотрел в мою сторону со смесью ужаса и непонимания.

Хорошо, объясню более доходчиво.

Я нависла над ним и заорала:

– Пошел вон! – Я снова и снова ударяла ножкой стула по стене у него над головой. – Вали отсюда ко всем чертям! Прочь! Прочь! Прочь!

– Какого хрена? – рявкнул он, быстро слез с кровати и начал суетливо собирать свои вещи. – Твою мать, что с тобой такое?

– Ник, что ты делаешь? – услышала я вопрос своей матери, но проигнорировала его.

Тяжело дыша, я сглотнула подступившую к горлу желчь. Камера, мужчины, наркотики… Чертова шлюха.

Парень натянул джинсы, подхватил свою обувь, сдернул рубашку с кресла и пустился наутек из комнаты, напоследок одарив меня недовольным взглядом.

Мама быстро надела ночную сорочку и халат, а я последовала за парнем, чтобы проверить, забрал ли он своего дружка.

Тот начал подниматься с дивана, но я нагнулась и схватила камеру.

– Эй, это наше! – крикнул тот, что помоложе. – Мы ей заплатили! Все, что там записано, принадлежит нам!

Я стояла на месте, сжимая палку в кулаке, и с вызовом смотрела на них.

– Гэбриэл, – медленно произнесла я, – Торренс.

Парочка быстро обменялась взглядами. Их физиономии вытянулись. Именно. Это имя было полезно, когда требовалось.

Эти мужчины понятия не имели, что моему отцу было плевать на то, чем занималась мать.

– Пошли вон, – повторила я в последний раз.

Они зашевелились, правда, не очень быстро. Взяли свои куртки, собрали наркотики и вышли за дверь. Уже выходя, парень снова сердито посмотрел на меня.

– Она все равно оказалась не так уж хороша, – огрызнулся он, переведя взгляд мне за спину.

Мужчины вышли в коридор, а я подбежала к двери и захлопнула ее. Услышав сзади шорох, резко обернулась и бросила ножку стула на диван.

Мать, только что вышедшая из коридора, остановилась в гостиной. Ее красный шелковый халат достигал середины бедра, частично пряча розовую сорочку. Она грызла ноготь большого пальца; ее подбородок дрожал.

– Для чего камера? – спросила я.

– Мне нужны деньги.

– Я даю тебе деньги.

– Этого недостаточно даже для оплаты аренды!

Глаза мамы наполнились слезами. Я подлетела к дивану и сбросила на пол новые подушки, которые она недавно купила.

– Откуда тогда это дерьмо? – выпалила я, продолжив расхаживать по гостиной, отчего настенный гобелен и ваза, стоявшая на самом краю приставного столика, покачнулись.

Развернувшись, я посмотрела на ее нарощенные ногти с французским маникюром и автозагар. Гэбриэл платил мне гроши, «женскую зарплату» по сравнению с тем, что получали Давид, Лев и Илья. Я вносила ренту и оплачивала коммунальные счета, а остаток отдавала матери, и каким-то образом обходилась малым! Почему она не могла? Чувствуя рвавшиеся из груди рыдания, я хотела просто придушить ее.

– В мире миллионы других людей, и они как-то справляются! – выкрикнула я, подойдя к матери вплотную.

Стены вокруг меня как будто сжимались. Все шло наперекосяк, я ненавидела свою жизнь. Ненавидела Дэймона, отца, Кая, всех. Мне хотелось впасть в спячку на целый год. Когда все наладится?

– Он был прав, – процедила я, глядя на нее и вспоминая себя, когда со мной говорил Гэбриэл. – Ты просто жалкая шлюха и наркоманка! Что ты будешь делать, когда никто не захочет платить за твое старое изношенное тело? Твои сиськи и так уже свисают до колен!

Она дала мне пощечину, отчего моя голова метнулась вправо.

Я шумно втянула воздух и оцепенела.

Жгучая боль, словно от змеиного укуса, распространялась по щеке, становясь все сильнее, и я зажмурилась.

Господи. Мать никогда меня не била.

В детстве, возможно, мне иногда доставались шлепки – я этого не помнила, – но она никогда не била меня по лицу.

Я медленно повернула голову и увидела боль в ее покрасневших глазах. Целое море боли. Мама стояла, закрыв рот рукой. Не знаю, была ли она шокирована своим поступком или огорчена тем, до чего мы дошли.