Носферату - Дарья Зарубина

Пока Анна бережно упаковывала первый гобелен, я подошел поближе к Гокхэ. С другой стороны, видимо, тоже почувствовав неладное, к нему приближался кто-то из докторов.

Но Мастер опередил нас. Шагнул к одной из последних работ. Едва он взглянул на собственное произведение, как лицо его потемнело, потом побледнело, словно восковая маска. На нем отчетливо читалось отвращение.

Я уже бросился к нему. Следом за мной, вскрикнув, подскочил Марков.

Но Мэё уже схватил со стола нож, которым он разрезал роанитовый лист на части, и со всей силы рубанул по гобелену. Видимо, химия земного воздуха действительно не позволяла гобеленам затвердевать так же быстро, как в Риммии. Свежий, еще теплый материал разошелся легче сливочного масла.

Мэё занес руку для второго удара, но Анна, тигрицей бросившаяся на защиту драгоценных полотен, распластавшись в воздухе, рухнула на стол с гобеленами прямо под нож Гокхэ.

Кажется, я вскрикнул.

Чувствуя, что не успеваю остановить его, я протянул руку, ухватил его за полу пиджака и что есть силы рванул на себя.

Мэё свалился, сложившись пополам, как деревянная кукла, но тут же вскочил на ноги. Из его левой руки, чуть ниже пластыря, хлестала кровь. Похоже, парнишка сильно поранился при падении.

Как оказалось, проблемы были еще впереди. Гокхэ повернул нож острием к себе и резким движением воткнул широкое, перемазанное красками лезвие себе в живот.

К нему бросились доктора.

Вообще нет ничего глупее самоубийства в комнате, которая, как бочка селедками, набита медиками. То ли самоубийца из нашего паренька вышел аховый, то ли два десятка эскулапов не зря получали свою неприлично большую зарплату, но уже через полчаса перебинтованного, накачанного успокоительным мальчишку запихнули в «Скорую». И, судя по укоризненным взглядам его врачей, на повторение эксперимента с гобеленами надеяться не приходилось.

— Доктор Семичев, пластырь снять не забудьте, — крикнул я вслед Айболиту, но меня никто не услышал.

* * *

— Сейчас там забегаются и забудут. А парень проснется ночью и сеппуку себе в больнице сделает, — ворчливо бормотал я, чувствуя, что волнение начинает отпускать, заставляя руки мелко дрожать. Однако тугой клубок страха все еще держался под диафрагмой, не позволяя сделать глубокий вдох. Я закурил. Мысли метались какие-то рваные, странные. Но в голове постепенно прояснялось. И то, что становилось ясно, не приносило облегчения.

По коридору пробежали несколько охранников и музейных работников с большими кейсами в руках — Анна Моисеевна отсылала на выставку гобелены.

— Ну и дура ты, мать, — накинулся я на Анну, едва она последней вышла из комнаты.

— Заткнись, Шатов, — повелительно рявкнула она, — со следователем при исполнении разговариваешь. Истерить будешь — и тебе «Скорую» вызову. В психушку сдам.

— Ну-ну, — огрызнулся я, шагая с ней в ногу. — Развызывалась. Она будет ради какой-то каменной тряпки под нож бросаться, человека-паука изображать, а в дурку — меня?!

Она устало отмахнулась и широкими шагами отправилась дальше по коридору. Я догнал ее почти у самой лестницы:

— Почему-то мне кажется, что ты знала… Знала, что так кончится.

Она не повернула головы, даже не кивнула, но я понял, что прав.

— Видимо, насколько я могу предполагать, великий Суо не просто так ушел из жизни в неполных сорок два… После этих работ он руки на себя наложил?

— Нет, не после этих. Он перед смертью некоторое время вообще ничего не творил. Только на девятнадцатый раз сумел себя убить. Плохо быть известной персоной в Риммии. Его папарацци караулили двадцать четыре часа в сутки. Вот и вызывали «Скорую», — сдавленным голосом проговорила Анна. — Так что не знала я, что гобелены на мальчика так подействуют. Но подозревала… — Она не договорила. И, по правде сказать, не знаю, договорила ли бы, но в этот момент я не мог держать себя в руках:

— Ань, ты хоть понимаешь, что ты чуть не сделала? Ты же чуть человека не убила! Мы чуть не убили! — Мне стало трудно дышать, я потянул за ворот рубашки, но не полегчало.

Я вдруг представил себе, что было бы, если бы Мэё получил еще секунду-другую и сумел убить себя. Из-за моей дурацкой идеи с перевоплощением…

— Я рапорт напишу… на себя. Как дело закончу… — почти шепотом проговорила Анна, продолжая спускаться по лестнице.

Но вдруг остановилась, напряженно потерла лоб рукой, а потом, так же внезапно, прижалась лицом к моей груди и зашмыгала носом. Я понял, что не могу сердиться.

— Э, нет, — ласково бормотал я, поглаживая ее по безукоризненной прическе, — при исполнении никаких слез. Соберись, Анна Моисеевна. Саньку позвонила?

Она кивнула, не поднимая головы от моего плеча.

— Я в газеты и на телевидение уже отзвонился. Так что вечером надевай маленькое черное платье и жди нашего бандита с большой научной дороги профессора Насяева на выставке. А если платье будет совсем уж маленьким, то есть шанс видеть там и меня.

Анна подняла голову и толкнула меня ладонью в грудь.

— Шатов, ты опять, да? — спросила она, все еще всхлипывая. — Как флюгер, ей-богу. Только что рвал и метался, как Гамлет. И опять за старое… Мне сейчас смеяться нельзя — тушь размажется.

— А целоваться можно?

И я, не дожидаясь отрицательного ответа, поцеловал ее, нещадно нарушая неброский макияж.

— Кстати, хотела сказать тебе спасибо, — добавила Анна, наконец высвободившись из моих объятий. — Ты навел меня на одну отличную мысль. И я ее проверила. Теперь могу тебе дать пищу для ума, Ферро. — Она помолчала, наслаждаясь тем, как я медленно сгораю от любопытства. — Насяев, как большой любитель искусства и довольно известный в определенных кругах коллекционер инопланетной живописи, является одним из соучредителей выставки, на которой экспонировались гобелены Отто. А ответственной за транспортировку шедевров из дома их владельца в Эрмитаж и обратно является Ирина Алексеевна…

Анна сделала многозначительную паузу, давая мне возможность высказаться.

— Насяева? — предположил я.

— Муравьева, — торжественно объявила Анна, сияя улыбкой, — жена нашего межпланетного убийцы. И, кажется, настало время с ней побеседовать.

Я мысленно поаплодировал Павлу Александровичу — профессор умудрился подставить всю семью: повесить на мужа убийство, а жену использовать для шпионажа.

— Что думаешь делать?

— Увидишь, — Анна смахнула пылинку с белоснежных перчаток.

* * *

Почему-то я совершенно не так представлял себе выставочный зал отдела по преступлениям в сфере искусства. Мне вообще все правоохранительные органы представлялись какими-то таинственными силами, которые должны были обитать в темных казематах и сырых застенках, где они пытают свидетелей каленым железом и испанским сапожком.