Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

– Режиссер не берет трубку?

– Он отключает сотовый, когда работает. Дурацкая привычка! Вы уверены насчет…

– Я ни в чем не уверена…

– Так что же вы меня… пугаете? – напустился на нее Зубов. – Я бог знает что вообразил уже! Я…

Он осекся, виновато опустил голову и бросил телефон на стол.

– Я как в угаре… Простите. Я не имею права срываться…

– Вас можно понять.

– Да? – Его губы тронула странная улыбка. – Неужели в самом деле можно кого-то понять? Вы себя-то хотя бы понимаете?

Он нащупал слабое место. Глорию его последний вопрос поставил в тупик. Разве она не блуждает в собственных лабиринтах, откуда нет выхода? Или все-таки есть?

– Вы один живете?

– В каком смысле? – опешил Зубов.

– В прямом. В этом доме живет еще кто-нибудь, кроме вас?

– Нет… пока нет. Дом большой, он не достроен… Теперь уж нет нужды достраивать. Зачем мне такие хоромы? Я мечтал устроить домашний театр на втором этаже…

– Как у графа Шереметева? В Останкинском дворце?

– Уф-фф-ф… Сравнили! – выкрутился он. – Мне такое не по деньгам. Размах не тот! Ресурсы не те. И сам я не графских кровей, – мужицких. Закваска не та…

– Значит, без прислуги обходитесь? Без охраны?

– Почему? Охранника я нанял… только он во времянке живет. Не люблю посторонних в доме. Если вы имеете в виду помощницу по хозяйству, то она здешняя, из Летников. Приходит два раза в неделю, делает уборку, стряпает и прочее… Я неприхотлив. Мой бизнес в Москве, как вам, вероятно, известно. Там у меня есть квартира, так что в основном я обитаю в городе, а сюда наезжаю не часто. После того… после смерти Полины меня тянет к уединению и тишине. Природа умиротворяет… я успокаиваюсь среди бескрайних белых равнин и лесов, засыпанных снегом…

С этими словами он встал и подошел к большому окну, из которого открывался вид на поля. К ночи небо очистилось, и снежный покров искрился в лунном свете. Дом отбрасывал черную тень на это безмолвное великолепие. В стеклах гостиной отражалась сияющая люстра.

Глория вспомнила гобелены и картины с изображением премудрого Соломона и царицы Савской в доме Агафона. Они выдавали пристрастия хозяина, как и вся обстановка жилища. У вещей – свой собственный язык.

– Шереметев владел богатой картинной галере – ей, – сказала она.

Зубов продолжал смотреть в окно.

– Граф собирал не только живопись, – отозвался он, не оборачиваясь. – Но и мраморы, бронзу, драгоценные вазы, фарфор и светильники. А главную его коллекцию составляли собранные со всех вотчин таланты, – крепостные актеры, музыканты, художники. Граф поклонялся искусству.

– Искусство не должно превращаться в идола…

– Совершенно с вами согласен.

– У вас есть картинная галерея?

Зубов медленно повернулся и смерил гостью пристальным взглядом. Его мучили сомнения. Кто перед ним? Подруга, медиум или все же детектив? Полина не делилась с ним подробностями своей жизни. Он не придавал этому значения. Ему казалось, он достаточно проницателен и видит ее насквозь. Какие могли быть тайны у женщины, которую он практически содержал? Он ее создал, слепил из провинциальной глины, вывел на сцену, он был ее творцом, Богом…

А она умудрялась что-то скрывать от него. Оказывается, ее шантажировали… ребенком, который не родился. Какая низость! Неужели Полюшка так плохо о нем думала, что испугалась его гнева?

Зубов усилием воли вернулся к теме беседы:

– Полина и об этом рассказала? Хм! Представьте, я поддался сему искушению. Правда, моя галерея весьма скромна. Участвовать в аукционах, выкладывать сотни тысяч за полотна Крамского или Брюллова мне не по карману. Я собираю картины неизвестных мастеров восемнадцатого века. Такое хобби, знаете ли…

– Не смею напрашиваться, – потупилась Глория. – Но… если вам будет угодно показать коллекцию…

Зубов изменился в лице. До него начало доходить, зачем явилась эта красивая элегантная женщина. Оделась так же, как одевалась Полина. Чтобы сбить его с толку, вышибить из седла. Он увидел ее машину у забора и решил, что с подачи банкира прикатил француз за картинами.

– Я выскочил из «лексуса», вне себя от бешенства, – вслух продолжил он свою мысль. – А тут вы… вся в белом… в шляпе с полями… Подлый, гнусный прием! Вас прислал этот… проходимец?

– О чем вы?

– Не прикидывайтесь! – взвился Зубов. – Подруга… медиум… На деле все гораздо проще. Вам заплатил этот прохвост, Сатин! Чтобы вы пришли и склонили меня продать картины! Я прав?

– Сатин? Не знаю такого…

– Лжете… – устало выдохнул он. – Все вы лжете… Ах, банкир! Хитрая бестия. Каков плут, а?

Глория не лгала. Она действительно не успела лично познакомиться с Сатиным. Она только слышала о нем от Лаврова, читала в отчете и видела банкира на фотографии.

– Я не знаю Сатина, – повторила Глория. – Он что, тоже коллекционер?

– Какой, к черту, коллекционер? Делец до мозга костей. Вот он, в отличие от меня, молится другому идолу, – золотому тельцу.

Что-то мешало Зубову прекратить разговор и распрощаться с незваной гостьей. Мысли путались у него в голове, лихорадочно метались. В груди разлился жар. Руки взмокли, и он спрятал их в карманы брюк.

«А если она и вправду медиум? – спохватился он. – Не зря же дамочка брякнула про вторую „служанку Клеопатры“? Пока что мне никто не звонил… Но завтра утром… или этой ночью… Про смерть Лихвицкой мне сообщили через несколько дней, после того как… Все были уверены, что она уехала на отдых…»

Глория прервала поток его обрывочных размышлений неожиданным вопросом:

– Вам не приходило в голову, что в доме вы не один?

Зубов уставился на нее в полном недоумении. Возражения застряли у него в горле.

– Вы повторяетесь… – наконец выдавил он.

– Не отрицаю.

– По-вашему, в моем доме кто-то поселился, а я об этом ни сном ни духом?

– Примерно так…

Он понимал: ему отводят глаза. Госпожа Голицына, как представилась дама, просто не желает говорить о Сатине, который ее сюда прислал обманным путем. Иначе зачем ей понадобилась картинная галерея?

– Что вы имеете в виду? Неужели призраков? Может, вам лучше с ними побеседовать? Я не против. У вас это должно хорошо получаться. Вы же медиум! – с издевкой вымолвил Зубов. – Пусть они удовлетворят ваше пошлое любопытство. И передайте Сатину, что я разгадал его трюк.

– Вы кого-то прячете, – настойчиво твердила она. – Признайтесь!

– Вам удалось вывести меня из терпения. Мне не в чем признаваться. Картины не продаются! Я жалею, что впустил вас в свой дом. Вероятно, на меня нашло помрачение ума. Разговор окончен. Покорнейше прошу вас уйти.