Только для нас - Мария Зайцева

дамскую сумку. Квартира… Это вообще не обсуждается.

Вот и получается, что пять лет моей жизни были туманом, который слетел, пропал без следа, стоило возникнуть чему-то действительно важному, серьезному…

Не надо было мне уезжать от них. И с самого начала не надо было. И потом тоже. Дура, какая дура! А если он уже… А если…

Самолет от столицы до моего города летит час, и я весь этот час я не смыкаю глаз, не могу есть, пить, читать. Только смотрю в окно, на пролетающие внизу облака, с виду такие плотные, что кажется, будто по ним можно ходить.

Я думала, что можно.

Я ошибалась и теперь падаю со все большим ускорением.

Надеюсь, меня поймают, не позволят разбиться о жестокую реальность.

Пусть хотя бы у самой земли…

Глава 44. Тим

— Да все нормально, — я, с легкой гримасой боли, встаю с больничной койки, перехватываю мобильный в другую руку, топаю к окну, — сегодня поеду домой… Отчеты я видел, да. И вопросов много по ним.

— Да сидел бы ты на жопе ровно, а?.. — ленивый голос Ваньки льется из динамика, я прямо представляю, как он сидит в своем кресле, развалившись или, может, даже крутясь, словно маленький, в одну и другую сторону. — Хватить людей кошмарить…

— Это они меня раскошмарили той хуйней, что прислали, — усмехаюсь я, отыскивая заначку с сигаретами, — я глянул, чуть не поседел… Как еще магазы на плаву с такими доходами и таким расхождением…

Подкуриваю, затягиваюсь легонько.

Врач строго запретил, орал и матерился. А, когда Ваньку поймал на той неделе курящим, вызверился и запретил ко мне приходить.

Пришлось долго извиняться бабками.

Я, кстати, так и не понял, почему мне-то запрещено. Легкое не повреждено, внутренние органы, кстати, тоже в порядке, пуля прошла ювелирно. Ну, или я везунок по жизни. В принципе, последнее сто процентов верно.

Конечно, крови потерял, да и пуля застряла в груди, пока извлекали, пока туда-сюда… Ванька сильно напрягся.

А я, когда в себя пришел, порадовался, что Ветку отправили, и никто не в курсе про нее. Можно не стесняться в реакциях.

И вот теперь уже все в порядке, потому что на мне, как на собаке, и пора приступать к работе. А! И дополнительно проредить стройные ряды проклятого наследия Кабана. Ванька с основными и самыми тупыми фигурантами уже разобрался, да и Кость нашли и уже убрали так далеко, что только вперед ногами выйдет на свободу. Но полно же других, из тех, что поумнее и похитрее. Крысы, они везде крысы, и такие самые опасные.

Думаю, без них не обошлось ни покушение на нас с Ванькой, ни явный саботаж в работе сети сейчас.

От нервов и мыслей затягиваюсь сильнее, чем нужно, кашляю.

— Эй, ты там куришь, что ли? — подозрительно уточняет Ванька, — а ну убери, мудак!

— Не курю, просто закашлялся… — вру я, — сам мудак.

Ванька в ответ начинает громогласно крыть меня матом, рассказывая все, что думает об умственных способностях и прочем, я согласно киваю, периодически вкусно затягиваясь сигаретой, а затем поворачиваюсь к открывшейся двери, и воздух в груди пропадает.

— И вообще, я не собираюсь больше за тебя впахивать! Охуеть, ты устроился!.. — голос Ваньки пропадает с радаров, а я смотрю на застывшую в дверях Ветку.

Мою Ветку. Нашу Ветку.

Она стоит, не двигаясь и не моргая даже, и это так похоже на глюк, что я зажмуриваюсь и роняю сигарету.

А затем открываю глаза…

Ветка. Ветка!!!

— Мудак!.. — выдает трубка, а я тихо говорю, не отрывая взгляда от бледного лица Ветки:

— Ванек… Ехай в больницу давай…

— Че такое? — мгновенно напрягается Ванька, — че? Тим? Тим!

Но я уже не слышу. Кладу трубу на подоконник, забыв отрубить связь, и Ванька оттуда орет матом, умоляя ответить.

А затем отключается.

И я отключаюсь.

Делаю шаг к ней, жадно пожирая взглядом в поисках изменений во внешности.

Их нет, изменений.

Все такая же роскошная. Столичная.

Дежавю — мое охерение, когда первый раз после пятилетней разлуки увидел… Сейчас — еще круче.

Волосы волной, взволнованно горящие глаза, губы приоткрытые… Белая-белая кожа, оттененная светлым свитером. Джинсы. Каблуки. Тонкие пальцы стискивают телефон…

И дышит тяжело, грудь волнуется, я смотрю в глаза, но вижу все. Все в мельчайших деталях. А как по-другому?

Шагаю еще, и Ветка, неожиданно жалобно искривив губы, тянется ко мне обеими руками, обхватывает за шею и порывисто прижимается всем телом.

Я тут же сгребаю ее в объятия, стискиваю так, что тело прорезает болью, но это кажется вообще не важным в такой момент.

— Тим… Тим… Боже… Я чуть не умерла… — Ветка всхлипывает, утыкается мокрыми губами мне в шею, и по телу несутся дикие волны кайфа, волоски на руках встают дыбом, и трясет, словно в лихорадке.

Только сейчас начинает доходить, что она в самом деле здесь, со мной. И облегчение пополам с досадой на непослушание. И радость, все это перекрывающая. Невероятная радость от того, что она такая непослушная, такая сумасшедшая, неправильная.

— Дурочка… Это мои слова должны быть, — смеюсь я, жадно тиская ее везде, где только достаю, и испытывая просто непередаваемые эмоции. Я не могу их назвать, у меня в голове нет таких слов, которые даже в маленьком проценте смогли бы охарактеризовать то, что сейчас ощущаю.

Но я всегда был не особым фанатом слов. Как-то действиями привычнее и вернее.

И я действую.

Сжимаю крепче, что-то шепчу ей утешительное, ласковое, самое ласковое, что только приходит в голову, а сам дурею от запаха ее, от сладкого шепота мокрых из-за слез губ в шею, от того, что льнет ко мне с таким отчаянным желанием, как никто и никогда на свете.

Клянусь, если б знал, что такое будет, то позволил бы себя еще разок подстрелить!

Тяну ее в сторону кровати, закрываю дверь ногой, и Ветка поддается, кажется, вообще не соображая, что происходит.

Она как-то послушно и безвольно обмякает в моих руках, и складывается ощущение, что всё это время была на острие нерва, навоображала себе фигни всякой страшной, напугалась до