Только для нас - Мария Зайцева

ужаса, а сейчас, увидев меня не при смерти, а вполне себе стоящего, ругающегося по телефону и курящего, офигела и сломалась. Так бывает, когда требуется все усилия приложить, чтоб достичь чего-либо. А стоит только получить желаемое, и все, шарик лопается.

Вот и Ветка моя тоже так…

Но я ее сейчас оживлю. Накачаю.

Кровать в вип-палате очень даже хорошая, большая, да даже если б и маленькая была, похер. Мы не спать собираемся.

Я сажусь, тяну Ветку на себя, заставляю лечь сверху, глажу, веду губами по шее, прихватываю волосы на затылке так, чтоб удерживать голову и видеть ее лицо.

Смотрю и не могу насмотреться. Невероятное что-то. Это в реальности происходит? Да?

Оказавшись на кровати, Ветка немного приходит в себя, легко упирается ладошками мне в живот, опасливо, осторожно, стараясь не задеть перевязку, не надавить.

— Ты что? — шепчет она испуганно, — ты что? Тебе же больно?

— Больно, — соглашаюсь я, — потому что целовать перестала…

— Тим… Ты невозможен… — она пытается вырваться, соскольнуть с меня, но я не пускаю. Какое соскользнуть? Нет уж! Пусть сидит! Чуть толкаю ее снизу, и глаза Ветки, и без того безмерно удивленные, еще сильнее расширяются. Ощущаешь, что там такое, да?

— Вет… Ты непослушная засранка… — хриплю я, — какого хера ты тут?

— А где я должна быть? — она сводит брови одновременно хмуро и жалобно, — вы, сволочи… Ни слова… Ни звонка… Случайно узнала… Чуть с ума не сошла…

— Явно сошла, — я оглаживаю ее бедра, не удержавшись, стискиваю посильнее так, что она слабо ахает и прикусывает губу, — сказали сидеть на жопке ровно и не лезть сюда… Сказали, как все решим, приедем…

— Дураки… — всхлипывает она, невольно ерзая на мне и отправляя в персональный ад, потому что трахать ее хочется дико, а нельзя пока… Или можно? — Решальщики… А если бы вас убили обоих тут?

На последнем предложении ее голос дрожит, а на глазах опять появляются слезы.

А я смотрю и ощущаю себя животным. Скотом. Потому что она переживает и плачет, а я умираю, хочу в нее член засунуть.

— Тогда тем более нехер было бы тут делать… — хриплю я и, уже не выдерживая, приказываю, — джинсы снимай!

До Ветки не сразу доходит суть моего приказа, она недоуменно смаргивает слезы, но затем, осознав, вспыхивает и отрицательно мотает головой.

— С ума сошел? Тебе нельзя!

— Можно! — решительно опровергаю я, тиская ее еще отчаянней и сильней, не имея сил сдерживаться, — и очень даже нужно! Иди ко мне!

Я тяну ее на себя, решив заканчивать бесполезные разговоры, в которых не силен, и приступать к действиям, в которых силен.

Ее мокрые губы просто охуительны, божествены, я погружаюсь в нирвану, реально, умираю от кайфа, от ее неловкого, осторожного сопротивления. Ветка боится отталкивать меня всерьез, боится причинить боль, и я эгоистично этим пользуюсь, пуская ладони вовсю гулять под свитером, нащупывать застежку лифчика на спине, забираться за пояс джинсов, короче говоря, действую на ошеломление и дезориентацию противника.

И Ветка явно ошеломляется и дезориентируется, потому что перестает сопротивляться и покорно распластывается по мне, позволяя иметь себя языком и расстегивать джинсы, вздрагивает, когда проникаю пальцами в трусики и добираюсь до готовой уже для меня влажности. Стонет, из последних сил пытаясь прийти в себя, образумить нас, но я усиливаю напор, ощущая, что еще пара ерзаний на мне, и будет фальстарт, слишком все горячо, слишком вкусно, слишком…

Наверно, не избежать бы мне позора, но друг на то и друг, чтоб в беде спасать.

Ванька появляется очень вовремя.

Распахивает дверь, влетает первым, держа в одной руке ствол, а в другой телефон, и выглядит настолько диким в этот момент, что мы с Веткой, обернувшиеся на грохот, замираем в самой горячей и недвусмысленной позе, и только таращимся на него, с бешеными глазами и красной мордой пялящегося на нас в ответ. За спиной Ваньки — столпотворение. Полиция, белые халаты, охрана, все с оружием, все пиздец, какие серьезные.

И все на нас выставляются, отзеркаливая многократно безумное выражение Ванькиной морды.

Надо отдать должное моему другу детства, реакция у него всегда была на высоте.

Мы с Веткой еще только начинаем рты раскрывать, а толпа позади Ваньки изумленно моргать, как он разворачивается и со словами:

— Всем спасибо, дальше мы сами, — захлопывает дверь перед оторопелыми лицами. Закрывает на всякий случай замок до щелчка, а затем поворачивается к нам.

И выражение на его роже уже совсем другое. Хищное и злобное.

Ванька двигается к нам, так и застывшим в той же позе, по пути сует ствол за пояс джинсов, а сотовый кидает на стол, и первым делом подхватывает под локти Ветку, заставляя ее выпрямиться на мне, и жадно целует в губы.

Ветка дергается беспомощно, но я не теряю времени, придерживая за бедра жестче и ощущая, что все внизу вообще не упало от неожиданности, а очень даже наоборот.

И горячий секс в рот, который сейчас наблюдаю, заводит еще сильнее.

Ну вот такой изврат, что тут скажешь… Кайф от того, что мою Ветку целует мой друг, растет только, а не уменьшается.

Много мне времени понадобилось, чтоб дойти до этого, осознать и принять. Верней, времени-то мало, буквально пара недель… Последних недель. А вот дорога к этому осознанию была длиной в пять гребанных лет…

Ванька, между тем, отрывается от натертых губ Ветки, проводит по ним пальцем, тяжело дыша и изучая ее запрокинутое к нему лицо, затем переводит взгляд на меня:

— Ты, дебила кусок, не мог по-человечески сказать? Я дорогу из кирпичей выложил от офиса до больницы!

— Не мог… — хриплю я, жадно тиская Ветку по уже проторенной дорожке и наслаждаясь тем, как она вздрагивает, вкусно и растерянно, — занят был…

— Занят, блять… — ворчит Ванька, поглаживая Ветку по скуле, — я заметил… И не только я. Тебе вообще-то напрягаться нельзя…

— Вот и нехер меня напрягать…

— Вы такие дураки, мальчишки, боже мой… — шепчет Ветка, переводя взгляд с Ваньки на меня и обратно, — такие дураки… Вы меня убьете когда-нибудь своими приколами…

— Не надейся даже, Вет, —