Прощай, оружие! - Эрнест Хемингуэй

Я отыскал каменную лестницу, которая вела наверх из хлева.От хлева шел сухой запах, особенно приятный под дождем. Скота не было,вероятно, его угнали, когда покидали ферму. Сеновал до половины был заполненсеном. В крыше было два окна; одно заколочено досками, другое — узкое слуховоеокошко на северной стороне. В углу был желоб, по которому сено сбрасывали вниз,в кормушку. Был люк, приходившийся над двором, куда во время уборки подъезжаливозы с сеном, и над люком скрещивались балки. Я слышал стук дождя по крыше ичувствовал запах сена и, когда я спустился, опрятный запах сухого навоза вхлеву. Можно было оторвать одну доску и из окна на южной стороне смотреть водвор. Другое окно выходило на север, в поле. Если бы лестница оказаласьотрезанной, можно было через любое окно выбраться на крышу и оттуда спуститьсявниз или же съехать вниз по желобу. Сеновал был большой и, заслышавкого-нибудь, можно было спрятаться в сене. По-видимому, место было надежное. Ябыл уверен, что мы пробрались бы на юг, если бы в нас не стреляли.

Не может быть, чтобы здесь были немцы. Они идут с севера ипо дороге из Чивидале. Они не могли прорваться с юга. Итальянцы еще опаснее.Они напуганы и стреляют в первого встречного. Прошлой ночью в колонне мыслышали разговоры о том, что в отступающей армии на севере немало немцев витальянских мундирах. Я этому не верил. Такие разговоры всегда слышишь во времявойны. И всегда это проделывает неприятель. Вы никогда не услышите о том, чтокто-то надел немецкий мундир, чтобы создавать сумятицу в германской армии.Может быть, это и бывает, но об этом не говорят. Я не верил, что немцыпускаются на такие штуки. Я считал, что им это не нужно. Незачем им создавать унас сумятицу в отступающей армии. Ее создают численность войск и недостаткидорог. Тут и без немцев концов не найдешь. И все-таки нас могут расстрелять,как переодетых немцев. Застрелили же Аймо. Сено приятно пахнет, и оттого, чтолежишь на сеновале, исчезают все годы, которые прошли. Мы лежали на сеновале, иразговаривали, и стреляли из духового ружья по воробьям, когда они садились накрай треугольного отверстия под самым потолком сеновала. Сеновала уже нет, ибыл такой год, когда пихты все повырубили, и там, где был лес, теперь толькопни и сухой валежник. Назад не вернешься. Если не идти вперед, что будет? Непопадешь снова в Милан. А если попадешь — тогда что? На севере, в сторонеУдине, слышались выстрелы. Слышны были пулеметные очереди. Орудийной стрельбыне было. Это кое-что значило. Вероятно, стянули часть войск к дороге. Япосмотрел вниз и в полумраке двора увидел Пиани. Он держал под мышкой длиннуюколбасу, какую-то банку и две бутылки вина.

— Полезайте наверх, — сказал я. — Вон там лестница.

Потом я сообразил, что нужно помочь ему, и спустился. Отлежания на сене у меня кружилась голова. Я был как в полусне.

— Где Бонелло? — спросил я.

— Сейчас скажу, — сказал Пиани. Мы поднялись по лестнице.Усевшись на сене, мы разложили припасы. Пиани достал ножик со штопором и сталоткупоривать одну бутылку.

— Запечатано воском, — сказал он. — Должно быть, недурно. —Он улыбнулся.

— Где Бонелло? — спросил я.

Пиани посмотрел на меня.

— Он ушел, tenente, — сказал он. — Он решил сдаться в плен.

Я молчал.

— Он боялся, что его убьют.

Я держал бутылку с вином и молчал.

— Видите ли, tenente, мы вообще не сторонники войны.

— Почему вы не ушли вместе с ним? — спросил я.

— Я не хотел вас оставить.

— Куда он пошел?

— Не знаю, tenente. Просто ушел, и все.

— Хорошо, — сказал я. — Нарежьте колбасу.

Пиани посмотрел на меня в полумраке.

— Я уже нарезал ее, пока мы разговаривали, — сказал он. Мысидели на сене и ели колбасу и пили ВИНО. Это вино, должно быть, берегли ксвадьбе. Оно было так старо, что потеряло цвет.

— Смотрите в это окно, Луиджи, — сказал я. — Я буду смотретьв то.

Мы пили каждый из отдельной бутылки, и я взял свою бутылку ссобой, и забрался повыше, и лег плашмя на сено, и стал смотреть в узкое окошкона мокрую равнину. Не знаю, что я ожидал увидеть, но я не увидел ничего, кромеполей и голых тутовых деревьев и дождя. Я пил вино, и оно не бодрило меня. Еговыдерживали слишком долго, и оно испортилось и потеряло свой цвет и вкус. Ясмотрел, как темнеет за окном; тьма надвигалась очень быстро. Ночь будетчерная, оттого что дождь. Когда совсем стемнело, уже не стоило смотреть в окно,и я вернулся к Пиани. Он лежал и спал, и я не стал будить его и молча посиделрядом. Он был большой, и сон у него был крепкий. Немного погодя я разбудил его,и мы тронулись в путь.

Это была очень странная ночь. Не знаю, чего я ожидал, —смерти, может быть, и стрельбы, и бега в темноте, но ничего не случилось. Мывыжидали, лежа плашмя за канавой у шоссе, пока проходил немецкий батальон,потом, когда он скрылся из виду, мы пересекли шоссе и пошли дальше, на север.Два раза мы под дождем очень близко подходили к немцам, но они не видели нас.Мы обогнули город с севера, не встретив ни одного итальянца, потом, немногопогодя, вышли на главный путь отступления и всю ночь шли по направлению кТальяменто. Я не представлял себе раньше гигантских масштабов отступления. Всястрана двигалась вместе с армией. Мы шли всю ночь, обгоняя транспорт. Нога уменя болела, и я устал, но мы шли очень быстро. Таким глупым казалось решение Бонеллосдаться в плен. Никакой опасности не было. Мы прошли сквозь две армии безвсяких происшествий. Если б не гибель Аймо, казалось бы, что опасности никогдаи не было. Никто нас не тронул, когда мы совершенно открыто шли пожелезнодорожному полотну. Гибель пришла неожиданно и бессмысленно. Я думал отом, где теперь Бонелло.

— Как вы себя чувствуете, tenente? — спросил Пиани. Мы шлипо краю дороги, запруженной транспортом и войсками.

— Прекрасно.

— Я устал шагать.

— Что ж, нам теперь только и дела, что шагать. Тревожитьсяне о чем.

— Бонелло свалял дурака.

— Конечно, он свалял дурака.

— Как вы с ним думаете быть, tenente?

— Не знаю.

— Вы не можете отметить его как взятого в плен?

— Не знаю.

— Если война будет продолжаться, его родных могут притянутьк ответу.

— Война не будет продолжаться, — сказал какой-то солдат. —Мы идем домой. Война кончена.

— Все идут домой.

— Мы все идем домой.

— Прибавьте шагу, tenente, — сказал Пиани. Он хотел поскорейпройти мимо.