Бар «Безнадега» - Мира Вольная

Ад во мне клокочет и алчет, жаждет, рвется с цепи. И я не собираюсь его сдерживать.

Не сегодня.

Дашка в дальнем от меня углу, сжавшаяся, съежившаяся, в распахнутой куртке и кроссовках, прижимающая колени к груди, с крепко закрытыми глазами и сжатыми мертвенно-бледными губами. Вибрирует. Взъерошенная, на лбу и висках испарина, руки стиснуты в кулаки до побелевших костяшек.

- Дашка, - зову, отпуская себя на свободу, чувствую, как в один миг трещит и хрустит позвоночник, как меняется тело, как ад вырывается на свободу, распахиваю руки. – Дашка, иди ко мне, милая. Давай.

Она вскидывает голову, смотрит на меня замутненным взглядом, все еще сжавшаяся, стянутая, звенящая от напряжения. Внутреннего. Из носа течет кровь. Густая, темная. Очень сладкая.

Черт!

Последнее мне особенно не нравится, заставляет глубоко втянуть в себя воздух, чтобы прочистить мозги. Крови слишком много, а Дашка слишком слаба. И скалится, и воет вокруг пробудившаяся сила, ищет жертву, выход. Но вместо этого находит меня. Толкает в грудь, пробует на прочность, и ревет громче. Отсюда для нее теперь нет выхода, будка закрыта и заперта моим адом. Энергия стонет, плачет, потом гудит низко и грубо, пробует избавиться от меня, выкинуть наружу. Туда, где от ветра стонут деревья, туда, где висит в воздухе мусор, туда, где для нее столько пространства...

Ей со мной не тягаться. Я сильнее. На самом деле, я всегда сильнее, и чаще всего, это утомляет…

Я делаю осторожный шаг к Лебедевой, сгибаюсь почти пополам, чтобы не задеть головой жестяной навес.

- Дашка, иди ко мне, - голос низкий, рокочущий, отдается в собственных ушах эхом.

А глаза мелкой блестят от слез, капля крови срывается с подбородка и падает на асфальт, бетон шипит и плавится под этой каплей. Дашка всхлипывает рвано, задушено, очень тихо.

- Дашка, - зову повторно, приближаясь на шаг. 

Несколько бесконечных секунд, мучительных ударов ее сердца мелочь сидит не двигаясь, вперив взгляд в шипящий и пузырящийся бетон, а потом все же бросается ко мне в руки. Этот ее всхлип что-то натягивает и выдирает из меня с мясом, кривит рожу, наматывает кишки на кулак. Но я стискиваю худое тело, закрываю и заворачиваю его собой, прячу, и все проходит.

- Можешь больше не сдерживаться, - говорю мелочи в макушку. Говорю тихо, но ровно.

Лебедева только жмется сильнее, и я не чувствую, чтобы что-то изменилось. Ощущаю только горячую кровь, как оплавленный свечной воск, на собственной плоти. И успевшее озябнуть тщедушное тельце, льнущее отчаянно и испугано.

Это плохой страх. Подобным страхом заражены и навечно отравлены почти все посетители «Безнадеги», именно из-за него приходят в мой бар, именно из-за него ищут меня.

И я не хочу, чтобы Дашка чувствовала подобный страх.

- Отпусти это, Дашка.

- Андрей… - всхлипывает Лебедева. – Андрей! – вскрикивает, и тонкие руки сжимают так сильно, что это вызывает изумление.

- Не бойся, - шепчу, гладя худую спину. – Отпускай. Со мной ничего не случится.

- Я… все так быстро было… - она всхлипывает снова, слова отрывистые, как будто откусанные, не целые, - ничего не поняла, не успела…

- Я знаю, Дашка. Но я с тобой, сейчас уже можно. Давай же, - закутываю, закрываю ее плотнее, - у тебя вон кровь ручьем льется. Или это твой план? Решила самоубиться? Потеря крови, знаешь ли, так себе вариант – слишком долго, таблетки лучше. 

- Дурак, - мотает мелкая головой. – Ты придурок, Зарецкий, - выговаривает почти четко. Я ей горжусь даже. Не уверен, но, наверное, это именно гордость.

- Знаю. Все мы не без греха.

- В тебе слишком много грехов, Андрей, - шмыгает она носом. – Ужасно много.

- А кто из нас идеален? Ты вон расслабиться никак не можешь. Давай же, милая, - я глажу узкую спину через несуразный пуховик. Все еще не чувствую изменений.

- Жена тебе давать будет, - бухтит мелочь. Под моими руками медленно расслабляются плечи: мышца за мышцей. Снаружи все-таки не выдерживает и ломается какое-то дерево. Треска не слышно, но я ощущаю, как дрожит земля. Я сейчас вообще ощущаю гораздо больше, чем хотелось бы.

- Ты только что меня почти прокляла, - хмыкаю, продолжая растирать мелкую. Она холодная и напряженная.

- С какого?

- С синего, Дашка, - улыбаюсь. – Ты не расслабляешься. Может, тебе колыбельную спеть?

- Ага и любимого медвежонка не забудь дать, - ворчит она, снова шмыгая, на миг выпускает мою одежду из рук, потом снова цепляется. Ее нос где-то в районе груди, из него все еще идет обжигающе-горячая кровь.

- Медведя нет, есть я. Я полезнее.

- И самоувереннее.

- И неотразим…

Договорить не успеваю, потому что Дашка наконец-то расслабляется полностью. Отпускает себя полностью. Я пошатываюсь от неожиданности, от первого самого сильного толчка, продолжая удерживать мелочь, немного отклоняюсь назад. И снова выпрямляюсь. Чувствую весь гнев, боль, ярость, испуг и растерянность.

С испугом и растерянностью мне все вроде бы ясно, но вот с гневом и болью предстоит еще разобраться. Потом.

- Вот так. Ты молодец, Дашка, все сделала и делаешь правильно.

- Я же не имбицилка, - фырчит мелкая. Уверен, она плачет теперь сильнее. Не от страха, от облегчения. Уже не сжимает так крепко, не втискивается.

Ее сила ревет, дерет, толкается в меня, пробует на прочность, как будто хочет сломать, пробует вырваться, проскользнуть наружу, чтобы уничтожать и крушить, чтобы разрушать и стирать в порошок, ищет выход, щель, возможность. Но куда ей до меня? До того, что я из себя представляю?

Это как щекотка для ада, что сейчас на свободе, как игрушка. Кожу немного стягивает, едва шевелятся волосы, чуть скрипит на зубах, но и только.

Мой ад вокруг меня и Дашки, вокруг будки, вокруг площадки. Запирает и стягивает малейшие крупицы того, что может выскользнуть.

Я не вижу, но знаю, что стихает ветер, что воздух становится легче и прозрачнее, что опадает к ногам весь мусор, пропадает тишина в привычных и нормальных звуках улицы, возможно где-то чуть дальше по дому кто-то да рискнет высунуться на улицу. Какой-нибудь порядочный семьянин потащит пакет к помойке минут через десять-пятнадцать.

Дашку трясет от облегчения и усталости, от возможности выплеснуть наконец-то все то, что она так долго сдерживала. На самом деле, почти невозможно долго. Так долго, что я почти готов поверить в чудо.

- Так теперь будет всегда? – тихо спрашивает Лебедева.

- Нет. Ты просто не была готова, - отвечаю, чувствуя, как облизывается и заглатывает огромные куски кипящей, бурлящей энергии ненасытное чудовище внутри меня. Скалится, гнет спину, жмурится.

- То есть после этого я готова? – Дашка пытается отстранится, но я не даю.