Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

Но тут мне пришла в голову идея получше. Вырыв в сухом песке подальше от берега неглубокую ямку, я сложил туда раковины, предварительно обернув каждую, чтобы внутрь не попадал песок, во влажные водоросли. Затем я присыпал выемку сверху песком и на этом песке развел костер из прекрасно горящих сухих пальмовых веток. Когда костер догорел, я сгреб пепел в сторону и откопал своих моллюсков. Раковины в данном случае сыграли роль маленьких паровых горшочков, в которых мякоть улиток сварилась в собственном солоноватом соку. Мне оставалось лишь содрать с раковин крышки, насладиться нежным сочным горячим мясом и запить его жидкостью из донышек тех же раковин. Скажу прямо, даже во дворцах мне нечасто доводилось вкушать более вкусные блюда.

Однако, по мере того как я продолжал свой путь по нескончаемому побережью, картина менялась. Приливы больше не открывали гладких и доступных отмелей, по которым можно было бы прогуляться, чтобы собрать моллюсков. Приливы и отливы здесь просто поднимали или понижали уровень воды, стоявшей в безбрежных топях, все чаще встречавшихся на моем пути. Это были напоминавшие по густоте джунгли заросли мангровых деревьев, росших на выступавших из воды корнях, со свисавшим с них мхом. Во время отлива почва там представляла собой илистую трясину с застойными лужами, а во время прилива все затапливалось соленой водой. Однако эти топи постоянно оставались жаркими, сырыми и липкими, вонючими, да еще вдобавок кишели жадными до крови москитами. Я пытался двигаться на восток и найти путь в обход болот, но казалось, будто они тянутся в глубь суши до самых гор. Мне не оставалось ничего другого, кроме как пытаться, где возможно, преодолеть их, прыгая с корня на корень да с кочки на кочку, а все остальное время уныло плюхать по зловонной жиже.

* * *

Трудно сказать, сколько дней мне пришлось пробираться по этой неприятной местности, не предлагавшей вдобавок почти никакого пропитания, кроме пальмовых побегов, кресс-салата и еще кое-какой зелени, которую мне удавалось определить как съедобную. Спать приходилось в развилках деревьев, подальше от аллигаторов и сырых ползучих туманов. Чтобы сделать место ночевки чуточку помягче, я собирал сколько мог серого мха пакстли и устраивал что-то вроде гнезда. То, что людей в этих топях не встречалось, казалось мне вполне естественным. Трудно было предположить, чтобы хоть кому-нибудь приглянулось столь гадостное местечко. По моим подсчетам, приморская Синалобола, страна кайта, осталась далеко на севере. Я сейчас, судя по всему, должен был приближаться к земле Науйар-Иксу, но для большей уверенности мне требовалось с кем-нибудь встретиться и выяснить, какой язык здесь в ходу. И вот однажды днем в глубинах того самого поганого болота я все же набрел на человеческое существо. Молодой человек в набедренной повязке стоял рядом с мутным прудом, вглядываясь в воду и нацеливая туда примитивную острогу — трезубец с костяными остриями. Неожиданная встреча настолько удивила и обрадовала меня, что я совершил непростительный промах: окликнул незнакомца во весь голос, причем в тот самый момент, когда он вонзил трезубец в воду.

Парень вскинул голову, наградил меня сердитым взглядом и проворчал:

— Из-за тебя я промахнулся!

Я стоял изумленный — не его грубыми словами, ибо он был вправе возмутиться тем, что я помешал ему прицелиться, — но тем, что человек этот, вопреки моим ожиданиям, говорил не на диалекте поре, а на моем родном языке.

— Прости, — сказал я уже потише.

Незнакомец не обратил ни на меня, ни на мои слова ни малейшего внимания и, пока я тихонько приближался к нему, высвободил свою острогу из донного ила, снова прицелился и, нанеся удар, вытащил насаженную на один из зубцов лягушку.

— Ты говоришь на науатль, — промолвил я, приблизившись.

Незнакомец фыркнул и стряхнул лягушку в кучу таких же, барахтавшихся в кривобокой, сплетенной из лиан корзине. Уж не наткнулся ли я на дальнего потомка тех чичимеков, которые некогда не захотели отправиться в путешествие? Подумав так, я спросил:

— Ты чичимек?

Конечно, утвердительный ответ тоже вызвал бы мое удивление, однако то, что я услышал, меня просто ошеломило.

— Я ацтек, — промолвил юноша, снова склоняясь над водой, чтобы высмотреть цель для своего трезубца, и, помолчав, добавил: — Я занят.

— А к тому же на редкость груб и неучтив, — заявил я, ибо бесцеремонность незнакомца быстро рассеяла тот трепет, который я было ощутил, узрев во плоти подлинного наследника древних ацтеков.

— Стоит ли рассыпаться в любезностях перед тем, у кого хватило дурости сюда притащиться? — поворчал владелец трезубца, вытаскивая из грязной воды очередную лягушку. — Ну кого, кроме распоследнего дурака, может занести в это отхожее место Сего Мира?

— Вообще-то, — заметил я, — дураку, который живет в этой вонючей дыре постоянно, вряд ли стоит кичиться перед тем, кто случайно сюда заглянул.

— Ты прав, — отвечал он, равнодушно стряхивая лягушку в свою корзину. — Непонятно только, чего ради ты торчишь здесь как дурак и выслушиваешь оскорбления от другого дурака. Уходи.

— Обязательно уйду, — промолвил я, с трудом сдерживая раздражение, — только сперва кое-что выясню. Я странствовал два года и одолел много долгих прогонов, разыскивая Ацтлан. Не скажешь ли ты мне…

— Ты нашел его, — перебил меня парень равнодушным тоном.

— Ацтлан здесь? — воскликнул я в полном изумлении.

— Вон там, — буркнул он, ткнув пальцем через плечо, так и не потрудившись оторвать взгляд от своего зловонного лягушачьего пруда. — Иди по тропке к лагуне, потом покричи лодку, чтобы тебя перевезли.

Я огляделся и действительно увидел уходящую в густые заросли тропу. Затаив дыхание, боясь поверить в неожиданную удачу, я зашагал по ней… Но тут вспомнил, что забыл поблагодарить этого на редкость учтивого и радушного молодого человека (который, не глядя мне вслед, по-прежнему нацеливал свой трезубец на пруд), и вернулся.

— Спасибо, — сказал я и сделал ему подножку, так что парень, подняв фонтан брызг, плюхнулся в вонючую стоячую воду. Когда его голова показалась на поверхности, украшенная скользкими водорослями, я опрокинул на него корзину с мертвыми лягушками и, оставив невежду барахтаться, цепляясь за скользкий берег, отплевываясь и изрыгая бессвязную брань, снова повернулся и направился туда, где лежал Край Белоснежных Цапель — давно утраченный, легендарный Ацтлан.

И сам не знаю, что я рассчитывал или надеялся там найти. Может статься, древний, не столь совершенный вариант Теночтитлана. Город пирамид, храмов и башен, выстроенных в старинной манере. Трудно сказать. Но в любом случае, разумеется, не то, что обнаружил. Ибо представившееся мне зрелище было воистину жалким.

Сухая тропка петляла по болоту у меня под ногами, и постепенно обступавшие ее деревья редели, проплешины становились реже, бугры — ниже, а пруды и озерца — все шире. Наконец поднимающиеся над почвой мангровые корни полностью уступили место пробивавшемуся над водой тростнику. Тропка оборвалась, выведя меня к окрашенному закатными лучами в багрово-красный цвет солоноватому озеру — обширному, но, судя по обилию колыхавшегося над его поверхностью камыша и тростника, а также по стоявшим повсюду во множестве белым длинноногим и длинношеим птицам, не очень глубокому. Прямо передо мной, на расстоянии пары бросков копья, находился островок, и я поднял кристалл, чтобы получше рассмотреть место, название которому дали эти белоснежные цапли.