Москва строящаяся. Градостроительство, протесты градозащитников и гражданское общество - Роберт Аргенбрайт

[Gohler 2009; Pred 1981а; Wrong 1979]. И power to, и power over имеют ассоциации: власть делать что-то и власть над кем-то явно возникают в пространственно-временных контекстах [Allen 2008]. Вероятно, мы могли бы рассматривать бытие как «власть (способность) наличествовать» {power of presence), то есть третье измерение власти. Власть наличествовать подразумевает конкретные свойства, которые делают вещь тем, что она есть, но также и определенную пространственно-временную траекторию ассоциаций. Власть наличествовать – это свойство всего, и одушевленного и неодушевленного, но вещи неодушевленные не могут проявлять инициативу в использовании своих возможностей. Они действительно «имеют значение», как настаивает Латур, но сами не «действуют», поскольку должны приводиться в действие физическими силами или одушевленными существами. Разумеется, в наше время существуют вещи очень сложные – такие, как компьютеры и роботы. Возможно, когда-нибудь они обретут самостоятельность и начнут переделывать мир под себя. Но сегодня они пока еще наши инструменты. «Власть к» и «власть над» могут реализовывать лишь живые существа, хотя ни то ни другое не было бы возможно, если бы не специфическое присутствие вещей. Смысл в том, что вещь – это то, что она есть, даже если о ней можно сказать, что она представляет, демонстрирует или воспроизводит что-то другое.

В описании причинных следствий мы все равно должны исходить из сущностей – вещей, которые индивидуально и уникально являются именно тем, что они есть. Тот факт, что мы можем формулировать изменения, происходящие благодаря определенным однородностям и закономерностям, не устраняет этого изначального элемента индивидуальности, предпочтения и предвзятости. Напротив, формулирование законов предполагает именно эту способность. Мы не можем избежать этого факта, если будем пытаться трактовать каждую вещь как следствие других вещей. Это прямо-таки впихивает индивидуальность в те, другие вещи [Dewey 1993: 138].

Должны ли мы далее дать определение понятию «вещь»? Не думаю, что для исследования обустройства среды обитания подобное определение необходимо. Мы можем обойтись без М. Хайдеггера и теории вещей [Brown 2001]. Дьюи утверждал, что философия не нуждается в разработке теории реальности, потому что «“реальность” – это обозначающий термин, слово, употребляемое для беспристрастного обозначения всего, что происходит» [Dewey 1993: 2]. Важно то, что вещи в ассоциации с другими вещами не просто существуют, но происходят. Дьюи интересовали последствия происходящих вещей – он выступал за систематическое изучение возможных последствий с целью выявления оптимальных исходов.

Мы можем быть уверены, что завтра произойдут вещи, которые сегодня неизвестны или не выявлены. И разумеется, отличить одну вещь от другой иногда бывает трудновато. Однако на практике люди и другие животные постоянно выявляют вещи и вводят их в действие. Действие – это динамические взаимоотношения (или ассоциации, на языке ACT) между живыми существами и вещами. «Наука не занимается индивидуальностями вещей. Она занимается их взаимоотношениями» [Dewey 1993: 138].

Большие «вещи», такие как общество и демократия, нельзя просто вывести из приписанных им последствий. Скорее, их нужно рассматривать в качестве комбинаций ассоциаций, связывающих несоизмеримости, – как агенты, обладающие волей, так и неодушевленные вещи. Липпман размышлял на эту тему в 1920-е годы: «Логический подлесок исчезнет, если мы будем считать общество наименованием не вещи, а всех урегулирований между индивидами и их вещами» [Lippmann 2009: 161].

Нет необходимости заниматься интеллектуальной пересборкой каждой вещи или комбинации вещей. Латур признает, что «было бы глупым педантизмом» воздерживаться от употребления понятий традиционной социальной науки как «удобного условного обозначения всех компонентов, уже принятых в коллективном пространстве» [Латур 2014: 24]. Однако всегда существует риск забыть, что «условные обозначения» упрощают сложные меняющиеся реальности. И зачастую первые затемняют смысл последних, как утверждает Латур: «Но в ситуациях, когда во множестве возникают инновации, границы между группами становятся неопределенными, а ряд сущностей, которые необходимо принять в расчет, неустойчив… последним делом было бы заранее ограничить форму, размеры, гетерогенность и сочетаемость связей» [Латур 2014: 24-25]. Иными словами, нам нужны, как выразился М. Манн, «понятия, пригодные для работы с беспорядком» [Манн 2018: 32]. В постсоветской Москве во время переходного периода к неизвестному будущему был большой беспорядок – она легко удовлетворяет латуровским критериям выбора подхода, при котором как можно меньше вещей будут восприниматься как данность.

Послесловие к русскому изданию

Невозможно рассказать здесь в двух словах, что произошло за последние пять лет со всеми акторами вышеизложенного повествования. Однако краткие сведения о них, вероятно, будут интересны. После этого мне бы хотелось обратиться к основным аспектам современного состояния активизма / гражданского общества и градостроительства в Москве.

А. А. Навальный, впервые упомянутый в настоящем исследовании в качестве исполнительного секретаря Комитета защиты москвичей в связи с событиями 2007 года, с тех пор превратился в политического деятеля общенационального масштаба, и ныне его знают во всем мире. В данный момент он находится в тюремном заключении. Архнадзор за пределами Москвы, возможно, не пользуется той же известностью, что Навальный, но эта организация остается главным защитником столичного культурного наследия. Тем не менее в 2020 году ей не удалось спасти 23 исторических здания [В 2020 году 2020]. С другой стороны, в тот же период город занимался восстановлением около 500 объектов культурного наследия и около 200 из них рассчитывал завершить к концу года [Жуков 2020]. Однако программа «1 рубль за 1 квадратный метр» не внесла существенного вклада в сохранение памятников архитектуры. С момента ее запуска в 2012 году были полностью отреставрированы всего 19 зданий [Программа 2020]. Несмотря на это, московская мэрия продолжает ее продвигать: по сообщениям СМИ, в голосовании за лучший проект реставрации по программе «рубль за метр» на портале «Активный гражданин» приняли участие 200 000 москвичей [Мелешенко 2020].

«Активный гражданин» и «Наш город» в целом сохранили прежний вид и функции, о которых шла речь в «Заключении»; к ним добавилась лишь краудсорсинговая платформа «Город идей» (https://crowd.mos.ru). В то время как «Наш город» выполняет роль электронной жалобной книги, «Город идей» призывает горожан вносить свои предложения. Все три портала работают с общественным мнением, но в рамках строгих ограничений. «Наш город» и «Город идей» способны привести к положительным изменениям в московских районах в том случае, если власти действительно будут отрабатывать жалобы и предложения. Но «Активный гражданин» как будто стремится заменить собой публичное пространство, а не расширить его, о чем свидетельствует насмешливое переиначивание его названия активистами: «Фиктивный гражданин». По словам московского муниципального депутата, «все меньше остается пространства, где реальные жители могут высказывать свое мнение относительно городских проектов и при этом смотреть в глаза чиновникам» [Кадашова 2018].

Недавно организованное ответвление «Активного гражданина» – «Электронный дом» –